Владимир Данихнов - Братья наши меньшие Страница 11

— Скрепку бы сюда. Скрепкой я такие замки в два счета открывал. Когда-то.

Потом он спросил, почесывая рыжие свои, до подбородка, бакенбарды:

— Как там с Машкой?

— Шутишь, что ли? Восемь месяцев, как вместе не живем, полгода, как я о ней ничего не слышал!

— Зря, — буркнул Игорек, — девчонка славная, и пара из вас была — самое оно. Дурак ты, Киря.

Мне не нравится, когда меня называют Кирей, но на Игорька обижаться не было сил — как только он не издевался над моим именем! — поэтому я сказал в шутку:

— Сам дурак, — и шутливо же толкнул его в бок. Игорь покачнулся.

— На работе что? Михалыч не тиранит? — спросил он, потирая бок.

Михалычем Игорек звал Наиглавнейшего Шефа; начальник Института приходился дальним родственником Игоревой жене.

— Нормально. Место свое знает. С него не слазит.

Замок наконец поддался. Игорек открыл багажное отделение. Внутри был рефрижератор; оттуда пахнуло колючим холодом и слабым запахом куриной крови. Тесное пространство наполовину было забито крупными тушами недоразвитых цыплят.

— Мясной кризис нам не помеха, — подмигнул мне Игорек. — Выбирай любую дебилку, Кирятор!

Я недолго думая схватил первую попавшуюся курицу и сунул несчастную в приготовленный заранее непрозрачный пакет. Посмотрел на Игорька виновато, спросил как бы невзначай:

— Сколько с меня?

— Тэк-с, — сказал Игорек, — ты мне лучше скажи, Киря: ты работаешь на самый крупный пищевой завод города или я? Ну-ка как на духу!

— Ты, — ухмыльнулся я.

— Вот и не морочь мне голову. Вместе с разводом ты потерял новогоднюю птичью карточку — твоя вина. Проштрафился. А теперь еще собираешься мне платить. И как это называется? Я тебе друг или кто?

Он схватил меня за воротник, прошептал на ухо с мнимой угрозой:

— Бутылку красного поставишь, понял? А главное вот что: никогда больше не сомневайся в нашей дружбе, иначе у меня случится приступ, и я заболею по твоей вине; буду лежать прикованный к постели, словно Спящая красавица, и тогда, чтобы спасти меня, разбудить то есть, тебе, Кирчик, придется поцеловать меня в губы, а это ужасно. Нет, не думай, я — не гомофоб, но даже если я очнусь после приступа психосоматического заболевания, подумай, что останется от нашей дружбы, когда между нами будет стоять поцелуй?

Игорек любит нести ахинею с серьезным видом. За это я его и люблю. Мы захохотали. Потом Игорек поежился и сказал виновато:

— Ты, Кирюш, прости, но мне пора. Начальство голову отвернет. Напрочь. У нас усиление. Мясные банды совсем обнаглели, фермеров шерстят, а те защиты требуют. Продукты отказываются поставлять. Вот и…

— Так плохо? В газетах читал, что передвижение бандформирований под контролем военных и милиции.

— Какой там под контролем. Ладно, потопал я!

— Давай, — кивнул я. — Нет, погоди. Что насчет Нового года? Не подумал еще? Придете? «Голубой огонек», шампанское, пьяные песни в обнимку до самого утра?

Он покачал головой, забираясь в кабину:

— Без вариантов, Кир. Моя суженая настолько сузилась, что хочет дома праздновать. К тому же малой разболелся, так что прости, но и тебя пригласить не сможем; сами в одиночестве новогодничать будем.

— Чего уж там… — пробормотал я.

Стало тоскливо. Пакет с дохлой, искусственно доведенной до полного отупения курицей оттягивал руку ненужным грузом. Перспектива есть птицу-идиотку казалась теперь утонченным издевательством над человеческой природой.

— Да не переживай ты так! Познакомься с девчонкой, соблазни ее жареной курочкой — и порядок! — Игорь подмигнул мне.

М-да…

Я постоял несколько минут у подъезда, провожая взглядом Игорев фургон, покурил, примостившись прямо на перилах, повспоминал, как водится, прошлое.

Вспоминались почему-то не студенческие годы и знакомство с Игорем, а школа.

В одиннадцатом классе я мог лишиться девственности. По тем временам считалось, что запаздываю: мои одноклассники почти все уже успели вкусить «плод любви» и по этому поводу ходили важные и рассказывали байки, приправленные матом и физиологическими подробностями. Травили их, байки эти, в самодельной курилке — школьном туалете.

Может быть, врали, не знаю. Я врать не умел, поэтому выход был один — найти подходящую персону, соблазнить ее, а на следующий день рассказать парням о приключении, важно докуривая бычок и с независимым видом поплевывая в унитаз.

Через неделю идея стала навязчивой, я приставал к девчонкам с предложением встретиться: в кино пойти, то-се. Вскоре они от меня шарахались все как одна. Я впал в отчаяние, но в это время к нам перевели новенькую: раскрашенную косметикой, будто индейскими узорами, толстоногую блондинку, которая разговаривала прокуренным голосом и носила или мини-юбки, или аляповатые, как у проститутки, обтягивающие брюки, расклешенные книзу — по тогдашней моде. Кроме того, Леночка, так звали новенькую, совершенно не признавала лифчик, в чем признавалась вслух, и не только девчонкам. Лифчик, доказывала она, явление крайне вредное и неприятное во всех отношениях; достоинства лифчика, мол, преувеличены крупными корпорациями, которые производят женское нижнее белье. А корпорациям верить нельзя: ни за что и никогда. В них все зло этого мира.

Еще Лена рассказывала, что первый сексуальный опыт приобрела с доберманом, а второй — с немецкой овчаркой. Девчонки, услышав Лену, заметно бледнели и бежали в туалет; я сам едва сдерживал тошноту. Лена закатывала глаза и употребляла такие словечки, о значении которых даже думать можно было только со стыдом.

Парни таращились на Ленку, как на первобытное чудо, а девчонки старались обходить ее стороной и ненавидели новенькую втихомолку. Любви к ней не прибавляло и то, что на уроках Лена частенько царапала кожу на ладони тупым брилеттовским лезвием, царапала не просто так, а рисовала самые разные непотребности, содержание которых было связано либо с эротикой, либо со смертью. Царапала не молча, а нашептывая под нос некие фразы на латыни. Так как Леночка сидела на последней парте, учителя ее бухтения обычно не замечали (или притворялись, что не замечают), а вот соседи все слышали. Одна девчонка, Маришка Светова, даже пересела в конце концов: испугалась сатанинских заморочек новенькой. Слышал, что теперь Светова в церкви прислуживает и даже ночует в сторожке неподалеку, а на стенах вокруг ее кровати — сплошь кресты красного дерева, «Моментом» приклеенные; и с потолка они свисают гирляндами, закрепленные на чугунных цепях; и под жесткой подушкой они, и под матрацем. Представьте принцессу на горошине, которой мешают спать треклятые бобы, а куча крестов, наоборот, помогает.