Cемен Слепынин - Фарсаны Страница 11

Я спросил его о курсе корабля.

— Курс в плоскости эклиптики, — ответил он четким языком доклада. — Мы только что прошли орбиту самой отдаленной планеты.

— Вот как! Выходит, мы уже внутри планетной системы. Сейчас возможны встречи с кометами и метеоритами. Надо быть особенно осторожными. Передайте это Тари-Тау. И пусть он сейчас стихи слагает не за пультом управления, а у себя в каюте. А локатор теперь же переведите с ручного управления на автоматическое, на фиксацию метеоритов.

Рука Али-Ана потянулась к тумблеру переключения. На экране исчезло изображение Голубой. Локатор стал шарить в пространстве в поисках опасных метеоритов.

На экране появилась точка, отливающая тусклым светом.

— Вот и метеорит, — сказал я.

Мерцающая точка вначале металась в разные стороны, но вскоре замерла в центре экрана. Электронно-вычислительный мозг, соединенный с локатором, быстро определил массу и орбиту метеорита. Тот, видимо, был далеко в стороне, так как автопилот никак не реагировал на него и корабль не изменил курса.

— Удары мелких метеоритов корпус корабля выдержит, — рассуждал Али-Ан. — А большие встречаются здесь редко.

— Как знать, — возражал я, прислушиваясь к голосам, доносившимся из рубки внешней связи. Там находились Сэнди-Ски и Лари-Ла. Я зашел туда.

— Смотрите, капитан, — восторгался Лари-Ла. — Какая буйная зелень! Безбрежные моря зелени, целые океаны хлорофилла! А какие диковинные животные бродят там, под зелеными сводами! Скоро мы их увидим.

Такая ребяческая радость, такой восторг были написаны на его полном лице, что в эту минуту я нисколько не сомневался: он человек!

— Рад за вас, Лари, — улыбнулся я. — Для биолога эта планета — находка.

Сэнди-Ски встал и предложил мне свое место за экраном. Но я отказался, солгав при этом, что сейчас безраздельно увлечен научным трудом о звездах-цефеидах. Я ушел, мрачно поздравив себя с немалым успехом: я научился врать фарсану Сэнди-Ски без малейшей тени смущения.

22-й день 109-го года

Эры Братства Полюсов

Сегодня мне удалось около часа провести за экраном внешней связи в одиночестве, без омерзительного соседства фарсана Сэнди-Ски. Здесь у меня возникла счастливая мысль: передать свой дневник, записанный на кристалле, разумным обитателям планеты Голубой. Пусть он будет весточкой о моей родной Зургане. Наше путешествие, таким образом, пройдет не совсем бесцельно. Это на случай, если посадка на планету из-за фарсанов не состоится.

Наблюдая за Голубой, я задавал себе вопросы: смогут ли разумные обитатели этой планеты прочитать мой дневник? И каковы вообще эти обитатели? Как они выглядят? Быть может, они имеют самые неожиданные и безобразные формы, которые подействовали бы угнетающе на наше эстетическое чувство? Надо спросить об этом вечером Лари-Ла.

Присутствие на вечерах в кают-компании стало для меня неприятной обязанностью. Но я, надеюсь, искусно подавлял омерзение и даже вместе со всеми смеялся сегодня рассказу Лари-Ла. Рассказ был проникнут не подражаемым человеческим юмором. Но главное — в нем при описании нашей планеты присутствовали такие живые, чувственно-конкретные детали, что я обрадовался: человек! Но тут же подумал, что фарсан может черпать свои рассказы из юмористического дневника убитого биолога. А Лари-Ла был талантливым рассказчиком, умеющим повествовать живописно и красочно.

— Скажите, Лари, — спросил я, как только тот закончил свой рассказ, — как могут выглядеть разумные обитатели Голубой? Похожи они на нас или нет? Смогут ли они понять нас?

Улыбка сошла с лица Лари-Ла. Он стал серьезным.

— Я уже думал об этом, капитан. Конечно, данных, взятых с экрана квантового телескопа, маловато, но кое-какие выводы у меня уже есть. — Лари-Ла вытащил из кармана своего широкого экстравагантного костюма шкатулку. Он раскрыл ее и несколько хвастливо продемонстрировал всем кристалл с записью, пытаясь показать этим, что и для него настала увлекательная пора научных исследований. Я вглядывался в танцующие цветные знаки-буквы, стараясь запомнить почерк. У меня отличная зрительная память.

— Вот они, предположения и предварительные данные, — сказал Лари-Ла и, захлопнув шкатулку, продолжал поучительным тоном: — Мир животных планеты Голубой может поразить нас, когда мы высадимся, самыми неожиданными, самыми причудливыми формами. Таких зверей и птиц мы на Зургане и во сне не увидим. Однако закон наиболее целесообразного, наиболее адекватного приспособления к окружающей среде приводит к принципиально схожим формам разумных существ на планетах со схожими условиями. А что такое природа? Это огромная кибернетическая машина. В процессе своей эволюции она действует статически, по методу проб и ошибок, учитывая успешные и неудачные действия. Создавая в процессе эволюции мыслящий дух, орган своего самопознания, она стихийно, вслепую миллионы лет перебирает множество вариантов, стремясь найти для высших организмов наиболее рациональное решение, наиболее целесообразную форму. Все эти хвостатые, бегающие, прыгающие, ползающие, четвероногие, десятиногие и прочие животные — все это пробы и ошибки, неудачные варианты, так сказать, отходы производства. Высшая целесообразность развития узка. Она приводит, повторяю, на разных планетах Вселенной к принципиально схожим формам для носителей разума. И я думаю, что разумные обитатели планеты Голубой очень похожи на нас. Они такие же двуногие, с вертикальной походкой существа, как и мы с вами.

“Любопытно”, — думал я, слушая биолога. Но Лари-Ла не был бы подлинным Лари-Ла, если бы тут же не проявил своей несравненной иронии. Его убеждения не всегда выдерживали набегов его же собственного бесшабашного скептицизма. Усмехнувшись и отбросив докторальный тон, Лари-Ла начал говорить о том, что не исключена и другая возможность. И он обрисовал разумных обитателей иных планет в самых фантастических, удручающе безобразных формах. Но говорил он об этом несколько шутливо, иронически предположительно, в виде любопытного курьеза.

Как все это похоже на настоящего, на живого Лари-Ла!

Конечно, он не фарсан! Или, может быть, прав Вир-Виан, утверждающий, что он добьется абсолютной адекватности фарсана и человека?

Но почерк! Он поможет мне разрешить сомнения. Почерк человека исключительно индивидуален. Его невозможно подделать, особенно в наше время, когда широкое распространение получил такой тонкий, почти музыкальный инструмент для записей, как клавишный столик. Разные люди неодинаково нажимают на клавиши, по-разному вибрируют их удивительно чуткие пальцы. В огненно-танцующих знаках на кристалле, в их особом цветовом и ритмическом рисунке запечатлевается вся душа человека, весь диалектически-противоречивый строй его мыслей и переживаний. Скорее бы уйти в каюту… Вот, наконец, послышались звуки ночной мелодии.