Журнал «Если» - «Если», 2012 № 09 Страница 11

Поначалу мать держалась с удивительным мужеством: она распоряжалась потрясенным Рафаэлем, перепуганной Жозефиной и служанками, старалась поддержать и ободрить супруга.

На второй день она уже плакала, а на третий просила дать яд.

Ночью полуодетый Леон явился к Рафаэлю и с трудом растолкал ото сна. Отец с вечера уговорил обоих сыновей и Жозефину выпить сонного порошка, и Рафаэль спал как убитый.

— Вставай! — у Леона заплетался язык, и от него сильно пахло вином. — Вставай, ну! Отец… наш отец… — Он скрипнул зубами.

С затуманенной головой Рафаэль кое-как оделся и поплелся за старшим братом, запинаясь обо все, что попадалось на дороге. Порошком, который дал отец, можно было усыпить четверых.

В комнатах и коридорах горели магические свечи — тусклые, но живущие по несколько лет. В их серо-желтом свете Леон остановился у двери материнской спальни.

— Она не хотела умирать. Она днем просила яд, но… вспомнила о нас с тобой. Она кричала и звала на помощь. Ты не слышал?

— Нет, — Рафаэля шатало, и он прислонился к стене. — Кто кричал?

— Он ее заставил. Он должен был лечить! — вскрикнул Леон. И почти зашептал: — Он же умел лечить, как никто. Мог бы под Серебряный Дождь отвести. — Опять сорвался на крик: — Она бы забыла! Все забыла! Ссадины бы прошли, синяки… Ничего б не осталось. Ничего бы с ней не было, понимаешь?!

Рафаэль начинал понимать. Оттолкнув брата, он распахнул дверь спальни и ворвался в комнату:

— Мама!

Замер. Попятился.

Тусклые свечи роняли свет на ее искаженное мертвое лицо, на свалившееся одеяло, на сбитые простыни. Мать боролась до последнего, отталкивая руки, несущие смерть. На столике рядом стояла хрустальная чаша, на дне которой еще оставался мутный белесый напиток.

— Она не хотела пить яд, — проговорил Леон, стоя в дверях. — Отец силой заставил. Потому что не мог вынести позор, нанесенный гордому роду Альтенорао. — Он засмеялся; горький смех оборвался на всхлипе. — Невыносимый позор — для него, наследника древних магов! Как можно после этого жить? — Леон ввалился в комнату, схватился за спинку кресла, чтобы не упасть. Наклонился над тем, кто сидел в этом кресле — недвижный, с торчащей из шеи рукоятью кинжала: — Ну, разве можно после этого жить? Если ты убил мою мать?

Граф Альтенорао молчал — мертвый. У Леона вдруг подогнулись колени, он неловко сложился, скорчился на полу, обеими руками схватившись за ножки кресла, и тонко-тонко завыл…

Считалось, что когда графиня Альтенорао в приступе отчаяния выпила яд, граф тоже покончил с собой.

— Собаки не взяли след, но ты возьмешь, — сказал Леон после похорон. Молодой граф — ныне старший маг семьи — стоял у камина в «магической» библиотеке и машинально, бездумным движением пальцев, зажигал и гасил в нем огонь. — Ты отыщешь мерзавцев, где бы те ни скрывались. И убьешь. Но запомни: одного надо оставить в живых. Я спрошу, кто их подослал.

— А если я приведу того, кто не знает? — Рафаэль сидел в кресле, как замороженный, не шевелясь. Он не простил отцу смерть матери, не простил и брату убийство отца. — Наверняка с главным встречался только один, а остальные пошли ради денег.

— Неважно. Допрос — моя забота. Дело магии.

Леон плеснул себе вина, осушил бокал. Он много пил в последние дни, но не пьянел, как будто глотал простую воду.

— Малыш, я ничего не понимаю, — проговорил старший брат с неожиданной мягкостью. — Откуда взялись эти люди, зачем они… — он запнулся, не сразу подыскал слова, — напали на мать. Не понимаю, отчего отец дал ей яд…

— А почему его убил, понимаешь?

— Нет, — тихо, со стыдом, признался Леон. И, чуть помолчав, продолжил: — Я боюсь, что замешана чужая магия. Более сильная, чем наша. Потому что по собственной воле отец бы не стал убивать. Его заставили. И сам я… когда я его… на меня будто затмение нашло; схватился за кинжал в совершенном безумии. Мы должны выяснить, кто наш враг.

— Хорошо, — сказал Рафаэль. — Я сделаю, как ты говоришь. Если сумею «взять след», — с горькой иронией повторил он слова брата.

— Сумеешь. Ты — младший маг семьи.

— Откуда это видно?

— Отец держал твою долю магии у себя, — сказал граф. — Когда он умер, она освободилась вместе с его собственной. Отцовскую магию, кроме таланта целителя, я забрал себе — полностью, как старший наследник. Но твою магию я не сумел бы взять, даже если б хотел; мог бы лишь связать ее и удерживать, как это делал отец. Тогда бы она тебе не досталась, и ты не сделался бы магом. Так было бы лучше. Но… Пойми: ты должен найти тех людей! Я не могу. Только ты, больше некому. У тебя талант охотника, а я… я просто маг, неплохо обученный, но бесталанный. — Леон подошел и положил руки Рафаэлю на плечи. — Постарайся меня простить. За отца… и за себя самого.

— Как скажешь. Если тебе нужно мое прощение — пожалуйста.

Виконт думал высвободиться, однако Леон не отпустил. Он стоял, низко склонившись, сжимая ему плечи, и беззвучно вздрагивал. С острой неловкостью Рафаэль осознал, что старший брат плачет.

Ибо, отдав Рафаэлю его долю магии, граф Альтенорао подписал ему смертный приговор.

…Виконт приехал верхом на место, где трое в масках остановили карету; восходящее солнце как раз осветило макушки деревьев на краю оврага. Спешился, осмотрел влажную землю. Кровь кучера и служанки смыл прошедший накануне дождь. Рафаэль уже был здесь — в тот день, когда все случилось, с собаками из псарни Контедо-Лэев. Своих собак в поместье Альтенорао не держали, и пришлось обратиться к маркизу. У него были лучшие в округе охотничьи псы, однако они не смогли взять след, а только жалобно скулили, поджимая хвосты.

— Магия, — сказал тогда Элиан, примчавшийся в лес вместе с другом.

Сейчас Рафаэль был один. Старший брат запретил брать с собой Элиана или кого-то из слуг:

— Ты можешь невзначай убить невинного человека. Ты превосходный охотник, но не умеешь обращаться с магией и обуздывать свой талант.

Конечно, Рафаэль не умеет. Благодаря кому, спрашивается?

Заросли стеной подступали к дороге; на дне оврага сердился быстрый ручей. Дорога круто сбегала вниз. Рафаэль огляделся в надежде что-нибудь увидеть: оброненную разбойниками материнскую серьгу, потерянную предводителем пуговицу. Ничего.

С конем в поводу он двинулся в заросли. Влажные листья гладили по щекам, словно прохладные руки. Ни кострища, ни сломанных веток, ни шкурки от съеденного сала. И на мягкой земле с прошлогодней листвой никаких отпечатков.

Где разбойники оставляли коней? Ведь не тащились же в эдакую даль пешком и на крыльях не прилетели…