Вячеслав Бакулин - Русская фантастика – 2017. Том 2 (сборник) Страница 12

«Что?» – тревожно спросила Алмазная.

«Разве можно уйти к человеку с такой тяжелой челюстью?»

«Сайн орой. О чем ты? Что ты говоришь?» – изумилась Алмазная.

Конечно, я ответил. Зачем мне скрывать? Этот доисторический проконсул…

Алмазная изумилась еще больше, и меня снова кольнула боль. Ну, ладно, не к проконсулу, я ошибся. Проконсул, конечно, не имеет никакого отношения к Алмазной, но тогда кто? Я смотрел на пенсеров, столпившихся вокруг игровой площадки. Тууний унаж хаах. Пел Одиссей – крепкий, хромой. Седые дреды, фиолетовое тату на голом сильном плече. Цэвэр морон. Такой Одиссей годами бродит по свету, а Пенелопа ждет. И ты будешь ждать меня, Алмазная.

«Значит, с нами за столиком сидел не Счастливчик?»

«Боюсь, Счастливчик не захотел бы разговаривать с тобой».

Я не стал спрашивать, почему. С искусства все начинается, искусством все кончается. Конечно, Счастливчик знал обо мне, ему нужен был спутник. Никто не хотел идти с пенсером Счастливчиком в пустыню, уже отмеченную двенадцатью трупами. Нагчу, Цайдам, Анси, Юм-Бейсэ, Ургу, Кяхту. Я отсчитывал в обратном порядке. Так альпинисты проверяют себя на большой высоте. В кислородной маске мыслишь дефектно, поэтому приходится следить за собой. На высоте семи тысяч метров начинай считать про себя – от сотни до нуля, не пропускай ни одной цифры. Обычно уже после девяносто трех возникает смутное беспокойство, ты начинаешь сбиваться.

Через Синин, Алашань, Ургу, Кяхту…

Потом через Кяхту, Ургу, Алашань, Синин…

«Когда у Счастливчика день рождения?» – спросил я.

Алмазная опустила глаза: «Через три недели».

«Почему он так затянул с выходом?»

«Он не мог идти один, а тебя я искала долго».

Алмазная снова смотрела на меня холодно. Она не стала объяснять, почему искала меня долго, может, не хотела. Я вдруг стал ей неинтересен. Но потомков Николая Ири-старшего все равно должно было быть четверо, а с ним самим – пять.

Одного не хватало, а такое не заканчивается на полпути.

«Помнишь? – спросил я так же негромко, как она. – Мы не раз вытаскивали с тобой пенсов из пропастей, снимали с каменных стен. Там были дрожащие, плачущие, даже стонущие пенсы, они теряли последние силы, хватались за нас скрюченными старческими пальцами, но это был не страх, правда? Они просто ненавидели свою вдруг возвращающуюся немощь».

Никто не уходит так далеко, как тот, кто не знает, куда идет.

Время – цак, говорят монголы. Дорога – дзам. Зачем мне это?

Я чувствовал себя заблудившимся. Я вдруг перестал понимать «теток».

Никто еще не вышел в путь и верблюды ревут в загонах, а я уже заблудился.

К чему все это? Чем там всю жизнь занимался Счастливчик? Ну, да, шлифовкой истории девятнадцатого века. А его отец держал Дом будущего. И все такое прочее. История никогда не бывает идеальной, она просто история. И люди никогда не бывают идеальными, они просто люди. Пенсер, пенс, скалолаз, бухгалтер, спелеолог – какая разница? Весь мир – игра. Все пенсеры – актеры. Нежный увядающий цветник. У каждого свои входы и выходы. Не я это придумал. Это дошло до нас оттуда, из прошлого, из века грубой, пока что совсем неотшлифованной истории, из бездонной пропасти, из которой мы пытаемся хоть что-то добыть. Но там, до Климатического удара, все было совсем не так. Там пенсерами становились на седьмом десятке, да и то не все и не всегда. Многие попросту не доживали. Вдруг Счастливчик и на этот раз вернется из пустыни, но теперь – без меня. Через две недели ему исполнится его пресловутые сто семьдесят, и все равно у него больше шансов выжить. Я останусь в выжженных песках, а Счастливчик вернется. Род бывшего проводника Ири-старшего славен такими нелепыми свершениями. Меня бросило в жар. Получи пользу от жизни, пока не пришла смерть, а от здоровья – пока не заболел, а от молодости – пока не постарел, а от богатства – пока не постигла бедность, а от свободного времени – пока не занят делами.

Я чувствовал песок, горячо текущий по моим обезвоженным костям.

Но я вернусь и буду обнимать Алмазную. А Счастливчик? Ну какой смысл в игре, если ты изначально приговорен к проигрышу?

«У нас немногие играют на флейте».

Шигшээ руу очих. Переходим к финалу.

«Теперь на бал с царицей Египта, которая дает всему Риму…» – приятно донеслось со стороны игровой площадки. Это раньше, до Климатического удара, все у нас уходило на войну и оружие. А теперь мы парим в бездонном информационном Облаке, а некоторые еще выше. Некоторые строят уже совсем свое, уже совсем заоблачное искусство. Невидимая заслонка открывается и закрывается. «Тетки» стараются.

А Счастливчик живет, как ему хочется.

Он пенсер. Он упорный пенс. Он ничего не боится.

Если бы и хотел, до предсказанной ему поры он все равно не сгорит и не утонет.

Он опять переживет славу, переживет безвестность, искусство у него другое. Новые кости человеческие скроются под налетом текущих желтых песков, а Счастливчик возьмет и вернется. Ну да. Делай – не делая, не делая – делай.

Вроде бы о другом, а все равно близко.

И у Алмазной своя игра. И пенсера Ури Юста мы тащили из пропасти вовсе не потому, что нас подгоняли «тетки». Там просто времени было мало. Так мало, что наверху, в лесу Южного взгорья я даже не успел проститься с Алмазной. Они уходили с пенсером Ури Юстом в сторону полигона и почему-то ни разу не обернулись. Мне даже показалось… Нет, конечно, такого быть не могло… Но на какое-то мгновение, на какую-то ничтожную миллионную часть мгновения мне показалось, что это не пенсер тащится за нею, а это она уходит с ним.

Снежная буря на горе Бумза

7 октября 2413 года.

23.11. На реке Голын безоблачно.

Мы никогда не можем знать заранее, чем закончится игра.

Но Алмазная была уверена: я вернусь. И сирены пели все громче.

С игровой площадки понесло запахом кедровой смолы. Хромой Одиссей, разметав седые дреды, вскинул над головой руки. Если это был Счастливчик, я не испытывал к нему никакого интереса. Ну, Счастливчик. Он – прошлое. Ну, сто семьдесят. Что с того? Любой пенсер, любой пенс все равно нуждаются в утешении. Это закон Отдела этики. Он не выносится в массы, но он основа всего.

Дин-ли – город счастливых. Акулы и скаты, птицы и крокодилы. Светлые облака, темное вечернее солнце. Зебры в прихотливых стильных морщинах и люди в чудесных тату, как в цветах.

Мир прекрасен.

Мир живет лицедейством.

Я увидел перед собой прозрачное до самых глубин озеро Джорджей Пагмо.

У высших существ крупные слезы. Там жить нельзя. Там мертвые скалы. Там не растут травы, животных нет. Неужели Счастливчик собирается повторить купание Ири-старшего? Я смотрел на Алмазную. Она чего-то недоговаривала. Тогда почему бы и мне не окунуться в ледяную воду, как несколько веков назад это сделал лучший проводник Хубилгана? Счастливчику все равно выходит срок. У него нет наследника.

Я смотрел на Алмазную, будто в ней заключалось будущее.

Огромная цветная толпа окружила Одиссея и сирен на игровой площадке.

«Ты вернешься». Конечно вернусь. Но что-то мешало мне ощутить радость будущего возвращения. Может, Одиссей мешал. «Я заблудился, – в отчаянии вскидывал он руки. – Надад туслаач. Помогите мне!» И ровным торжествующим пением отвечали ему сирены, голые головы которых были расцвечены незабудками.

«Укы, угуй», – в отчаянии рыдал Одиссей.

Время – цак. Дорога – дзам. Мы понимает друг друга.

Вот искусство. Вот свобода. Вот большая игра. Мне было холодно и жарко одновременно. В большой игре слышишь прежде всего себя, свой голос. Счастливчику почти сто семьдесят, он может не дойти до озера. Что тогда? Раскаленные смерчи по всему горизонту? Прервать игру невозможно, я никогда ни о чем таком не слыхал. И у Счастливчика, правда, нет времени.

Я уже знал («тетки»), кем был Ури Юст, с кем ушла Алмазная на Южном взгорье.

Счастливый город Дин-ли, в нем никто никому ничего не обещает. Ну, принесет Одиссей живую воду, у пенсеров все равно своя игра. Никто не хочет идти в пустыню. Опоздай Алмазная на день-два, меня тут тоже бы не было.

Хватит ли Счастливчику времени добраться до озера Джорджей Пагмо?

А Одиссей пел о возвращении.

Он взмахивал седыми дредами, он воздымал руки.

Он, конечно, знал, что все внутренние резервы его исчерпаны.

«Мутными стали глаза, такие прекрасные прежде. Тело рубищем скверным одела его и хитоном – грязным, рваным, насквозь прокоптившимся дымом вонючим. Плечи покрыла большою облезлою шкурой оленьей, палку в руки дала Одиссею и жалкую сумку, всю в заплатах, в дырах, и перевязь к ней из веревки…»

«Ты вернешься», – негромко повторила Алмазная.

Больше никаких чудес. Только система, только «тетки».

Вот секрет нового мира – никаких чудес. Даже волшебная цепочка долгожителей может быть оборвана в любой момент. Чудо могло продлиться с появлением пятого Ири, но этого, кажется, не случится.