Елена Асеева - Сквозь сон Страница 12

– Тебе, нужно уходить. – Я это сказал, чтобы прервать неприятный в первую очередь для меня разговор, и, естественно, своими неправильными, а может и злобными словами, выходками не подвести Виклину. – Поговорим, вечером, – дополнил я, потому как увидел боль в лице, глазах, чуть поддергивающихся губах Беловука. – Тебя ждут на работе, – а это я вообще неизвестно зачем добавил, будто приняв или только ощутив его переживания и пожалев его, что ли.

А после стремительно развернулся к нему спиной, сейчас опять уловив противоречивые чувства ревности, зависти, злобы, замешанной, похоже, на любви к Виклине, уже живущей во мне или только появляющейся, зарождающейся.

Глава седьмая

Я слышал, как он уходил из дома.

Слышал, походу, не просто воспринимая слухом, а еще и напряженным телом Виклины. Точно натянутой ее кожей тонкой с розово-белым оттенком, каждой клеточкой организма, а может только душой, личностью, мыслью. Той самой бессмертной, разумной, бесплотной сущностью, отличной от тела, которую создал бог (как считали верующие) или комплексом ощущений, мышлений и чувств, наполняющих наш мозг.

Беловук уходил торопливо, под его голыми стопами поскрипывал пол, словно от большого веса. Он воспринимаемо замер на чуть-чуть в тамбуре, верно, обуваясь, а после, отворив входную дверь, обращаясь к Виклине, сказал:

– До вечера, дорогая, – очевидно, надеясь, что его вернут.

Но так как я даже не откликнулся, он покинул дом, прикрыв за собой дверь и повелев сопровождающему ему Сорочаю, вернуться на место.

Будучи по жизни эгоистичным шалтай-болтаем, я никогда не задумывался о чувствах близких, родных. Потому как любил одного себя, дорогого. Не испытывая волнения души, личности, нейронов мозга, я не умел волноваться, беспокоиться, заботиться. Во всем и всегда используя холодность, как защиту от чувств, а на самом деле пропускал удивительные по силе и красоте эмоции.

Это я понял, только сейчас!

Сейчас! Стоя в чужом теле, в чужом месте, чужой стране…

Принимая на себя чужие чувства…

Восхищаясь ими и, одновременно, злясь на них!

И не потому как не испытывал их в отношении себя, просто впервые жаждая, мечтая их подарить кому-то.

Кому-то? Нет, не кому-то, а именно ей!

Виклине! Лине!

Лица которой даже не видел. Впрочем, почувствовал ее изнутри, точно соприкоснувшись с ее душой, личностью, или мыслями заполняющими мозг. И ощутил к этой нежной, чуткой, прекрасной девушке родственность, сопричастность наших сердцевин. Ощутил, а может всего-навсего захотел этих ощущений, чувств, эмоций.

Я стоял так долго…

Обдумывая, только что пережитое.

Осмысливая его.

Ревнуя.

Завидуя.

Злясь.

Из той душевной тишины и рассуждений меня вывел тяжелый бой часов, сообщивший мне, что в данном месте, в стране Тэртерия (как сказал ранее Беловук) уже девять часов тридцать минут. Хотя, часы били не долго, они вернули мне желание исследований. Однако состояние духовной ли, душевной тягости меня не покинуло, лишь затаилось внутри, чтобы в свой срок напомнить, затянуть, захлестнуть.

Потому, перво-наперво, чтобы отвлечься, я решил подвергнуть осмотру второй этаж, где еще не был, потом кухню, понимая, что мое пребывание тут может, крайне быстро закончится, стоит мне там, на обратной стороне, пробудиться.

Поднявшись по деревянной, под цвет дуба, лестнице имеющей совмещение забежных ступеней и промежуточной площадки (не привычной для тех, что я в основном встречал у себя в стране), ограниченной невысокими перилами, которые поддерживали резные, крученые балясины, я оказался на втором этаже. Скажу сразу, что Беловук возводил на Сорочая напраслину, называя невоспитанным. Так как псина на второй этаж не поднялась, а проводив меня до лестницы, улеглась возле ступеней. Видимо, ему не разрешалось туда заходить, и в том он проявлял необходимую сообразительность.

Последняя лестница совмещалась с небольшим холлом, довольно полутемным, где в стенах по правую и левую от меня сторону находилось два небольших, на деревянном помосте, с кованым корпусом светильника, внутри которых за прозрачным стеклом располагались удлиненные лампы накаливания. Их я смог разглядеть потому, как поднявшись по лестнице, и оказавшись в темноте, недовольно сказал:

– Ну и темень, хоть глаз выколи, блин! Свет, что ли провели б сюда, – я толком не успел смолкнуть, как светильники медленно возгоревшись, озарили пространство этой комнаты, вероятно, прореагировав на условленный сигнал.

– Свет потухнуть, – поэкспериментировал я, и светильники также медленно погасли, а после очередной моей команды снова даровали свет.

– Ну, надо же, – вслух сказал я, оглядывая ни чем, ни примечательные каменные стены холла, и расположенные напротив две полупрозрачные двери. Поражаясь такой скромности, невычурности жилища, с очевидно стариной мебелью, лампами накаливания, где виделись даже внутри колб чуть дрожащие спиралевидные нити накаливания и, одновременно, современными выключателями освещения с голосовым управлением. Словно страна, в которой жила Виклина в чем-то довольно продвинулось, как и вся остальная цивилизация планеты, Земля, а в чем-то топталась на месте. Или это только бабка Виклины топталась на месте, будучи фанаткой старины, а может я и не прав, и все, что вижу у них дома очень дорого и престижно.

Вот я только ни как не мог вспомнить (обладая плохими знаниями по географии), где находится та самая страна Тэртерия. Предполагая все же, что она является, каким-то образом, близкой к русскому народу, ведь я без труда понимал Синю и Беловука, как и говорил на их языке. Очевидно, родственным русскому.

Я еще немного оглядывал сам холл, а после торопливо шагнул к правой в отношении от меня двери. Уж, и не ведаю почему, предположив, что именно это и есть комната Виклины… Лины.

На двери вместо ручки находилась круглая скоба, и, ухватив ее, я медленно потянул створку на себя, а она, отворившись, явила мне довольно большую, с высокими потолками комнату. Удивительно, но я в своих предположениях не ошибся. Так как из комнаты, очень светлой, на меня вдруг дохнула такая теплота и очень приятный, нежный аромат. Напитанный сладостью распустившихся цветов, свежестью и необычайным пряным духом, напоминающим горько-миндальный, терпкий вкус.

Да, да! именно вкус. Вкус этой комнаты, и девушки в которой находился, я почувствовал во рту, на языке, небе, словно он вошел в мое прежнее тело, или только в мой мозг, его нейроны, нейронные связи, чем-то напоминающие снежинку, с лучами и мерцающими синими огоньками света.

Это была довольно уютная спальня. И здесь в отличие от остальной части дома на стенах были установлены деревянные панели, приятного такого песочного цвета, в тон потолку и полу, придавая самой спальне солидность и некую долю роскошества.

Небольшая кровать опиралась на мощные, будто лапы чудовища изогнутые ножки с утолщением вверху, имея того же песочного цвета раму, и резную, закругленную спинку. Она поместилась по правую сторону от входа в комнату, спинкой и одной частью рамы касаясь стен помещения. Достаточно высокий матрас был укрыт плотной белой тканью с вытканными на ней розовыми узорами в тон глубокому сидению стула стоящего на соседней стене, точно заняв пространство между кроватью и круглым окном, расположенным на ней. Стул, впрочем, смотрелся довольно мощным, больше напоминая все же кресло, только в отличие от последнего, не имел положенной мягкой спинки. Тут она была деревянной с узкой дощечкой в средней части. Такими же деревянными оказались подлокотники и изогнутые, низкие ножки типа зажавшей шар птичьей лапы.

И если кровать и кресло вновь подражали старинной мебели, то стоящее несколько в углу на соседней стене трюмо, в виде двух невысоких шкафчиков и расположенным между ними полукруглым зеркалом, вспять смотрелось современным. Не только прямоугольной формой шкафчиков, но и структурой самого дерева, и поместившемся рядом овальным (прям как подушка) пуфиком для сидения.

Впрочем, поразил меня в этой комнате двухметровый, массивный деревянный шкаф, застывший, как изваяние, по центру стены противоположной входу. Его две створки, как и сама форма, материал с очевидным в таком случае старением древесины, заметными вдавленностями и даже червоточинами, трещинами, указывали на его древность. Как и бюро-кабинет расположенный и вовсе напротив двери. Покрытый красным лаком с изогнутыми тонкими ножками, где распахнутые дверцы изображали выполненные в золотых тонах пейзажи, а сам шкаф с тремя горизонтальными полочками (уставленными книгами) и небольшими, выдвижными ящичками, сверху украшал резной карниз, бюро-кабинет, казалось, явился сюда откуда-то из восемнадцатого века, и походу из стран Европы. Столь разнясь со стоящим возле стулом с высокой спинкой, мягким сидением и ровными ножками, на который можно было сказать обыденный, ни чем не привлекательный. И, конечно же, согласуясь с подвешенной в центре потолка на тонких, бронзовых цепочках деревянной люстрой, подобной той, что освещала на первом этаже гостиную. Узкая, бочковидного вида, сверху по деревянной поверхности, которой была проложена бронзовая тонкая полоса, а внутри просматривались небольшие восемь ламп накаливания, эта лампа, указывала, что все-таки мебель в комнате не столько старинная, сколько стилизована под старину.