Василий Лягоскин - Дома мы не нужны. последняя битва спящего бога Страница 12

Разведчики на эту жуткую подводную обитель мертвых обращали внимание лишь до того, как прозвучал громкий возглас Анатолия: «Ух ты!». Но и без этого возгласа все уставились на башню, нависшую над водой примерно в километре от берега, где столпились разведчики.

– Маяк, – зачарованно прошептал профессор, – Александрийский маяк…

Его руки сами нырнули в рюкзак за ноутбуком; открыли крышку и судорожно застучали пальцами по клавиатуре, в то время, как командир весьма логично заметил:

– Раз это маяк, значит он должен стоять на берегу. Так что едем вокруг озера, или моря – какая разница, что это было раньше…

– Это было Средиземное море, – нашел наконец нужную страницу в Википедии Алексей Александрович, – а сам маяк стоял на острове Фарос.

– Так мы сегодня до него не доберемся, – разочарованно протянул Никитин.

– Погоди расстраиваться, – остановил его Кудрявцев, заводя «Эксплорер», – надо проверить – может часть острова попала сюда так, что задела краем осиные земли.

– Ну тогда ищем, – скомандовал на этот раз профессор, весь погруженный в светящийся экран, – а я пока немного расскажу об этом чуде.

Александрийский маяк, построен всего за пять лет в городе, который в триста тридцать втором году до нашей эры основал Александр Великий… мы больше знаем его как Македонского. А построил египетский царь Птолемей второй. Общая высота маяка почти сто сорок метров (Никитин присвистнул). Первый, прямоугольный ярус из блоков – высотой шестьдесят метров; второй, облицованный белым мрамором – восьмигранный. Его высота – сорок метров. Третий – колоннада, составляющая цилиндр, увенчаный куполом с огромной фигурой Посейдона наверху…

– Постой-ка, – перебил его тракторист, который сейчас вглядывался в далекое строение в бинокль, – что-то я не вижу тут никакой колоннады, а тем более Посейдона…

Теперь все, кроме командира, выруливавшего меж сосен вблизи берега, прильнули к оптике. И действительно, вынужден был признать профессор, верхняя – самая эффектная – часть маяка отсутствовала.

– Значит, его высота не больше сотни метров, – пробормотал он, – так что знаменитых кострищ с бронзовыми отражателями мы не увидим.

– Каких кострищ, – оживился Анатолий, – они что, еще и дрова туда носили?

– Не носили, а возили, – поправил товарища Алексей Александрович, – там внутри достаточно пологий пандус. Вот по нему волы с телегами и возили дрова. А их надо было много – ведь костры горели и днем и ночью.

– А днем зачем? – удивилась Ирина, – и так ведь хорошо видно.

– И огня не увидишь, когда светло, – поддержал Ильину супруг.

– Зачем – не знаю, – не стал строить из себя всезнайку Романов, – а насчет видно-не видно издалека – здесь написано. Вместо огня ориентиром днем был дым.

Так вот, в семьсот девяносто шестом году, уже нашей эры, маяк разрушило землетрясение; были попытки его восстановить, но такого великолепия, какое сейчас видим мы, уже не получилось.

– Ага, великолепия, – с нешуточным негодованием в голосе бросил тракторист, – самое интересно отрезали; как будто мосол собаке бросили, обглоданный.

Рассмешить Анатолий любил; да и получалось у него неплохо – вот и сейчас все дружно рассмеялись, очевидно представив, как за полоской воды, уже не такой, кстати, широкой, возвышается огромная полуобглоданная кость.

Полоска воды становилась все уже; теперь дно водоема было чистым – без всяких признаков неизвестной цивилизации. Вот ее уже можно перепрыгнуть, но командир продолжал медленно вести автомобиль вдоль песчаного берега. Он словно ждал удобного проезда к башне; и дождался – прямо от края сосняка к маяку вела ровная, словно стрела, мощеная камнем дорога. Такие – пережившие сотни, и даже тысячи лет – строили когда-то древние римляне. Но эту словно построили вчера. Ни одной выбоины, ни одного выпирающего камня не легло под колеса «Эксплорера» на коротком полукилометровом пути до распахнутых врат циклопического сооружения.

Ворота были распахнуты, и Кудрявцев, поглядев на Оксану, а потом и назад, на остальных разведчиков, словно заручился их согласием, остановил автомобиль, чтобы оставить перед широким распахнутым входом прицеп. Мощный двигатель, конечно же, легко утащил бы за собой и более тяжелый груз, но где гарантия, что в тесноте внутренних проходов удастся развернуться на пути назад? «Эксплорер» медленно въехал внутрь маяка. Наверх действительно вел широкий пандус, по которому внедорожник ехал, довольно урча мотором – ведь полы здесь были еще глаже, чем снаружи, а уклон не так уж и велик. Но это было приятной частью короткого путешествия внутри каменной башни. Гораздо неприятней была та непомерная тяжесть, что легла на плечи людей, как только колеса пересекли линию открытых ворот. Это гнетущее чувство даже командира повергло в уныние – профессор хорошо видел, как поникли его плечи; рядом так же сгорбилась Оксана; мрачную незримую пелену не смог бы поколебать самый яростный ее крик.

И запах! Тошнотворный запах концентрированной отравленной крови, мгновенно пропитавший все и всех. Профессор невольно представил себе, что за толстой стеной внутри башни спрессована в жуткую кашу плоть хищных ос; представил, как сквозь жесткий хитин с трудом просачивается вниз под силой тяготения густая красная жижа.

Внутри у него все затвердело; только легкие и сердце продолжали работать, и сквозь биение молоточков в висках, он с несказанным наслаждением вдруг услышал посторонние звуки; ощутил резь в глазах от солнечного света, и ощутил ласковое прикосновение к щекам слабого ветерка: «Приехали!».

Кто-то сказал это слово, или сам Алексей Александрович прошептал его, но мрачные волны тут же отхлынули, и легкие вдохнули воздух уже в полную силу – раз, и второй, и третий, откачивая из организма дурные миазмы.

Автомобиль стоял на круговой площадке; внутри башни чернело жерло, ограниченное невысоким бортиком. На него и оперся первым Толик Никитин. Он перегнулся через этот парапет, и тут же отшатнулся назад, оглянувшись на товарищей с отчаянным взглядом и полураскрытым ртом, готовым исторгнуть наружу истошный вопль. Вид невозмутимых пока друзей, ласкового голубого неба без единого облачка (дождик прошел позавчера) и еще более ласкового солнца немного привел его в чувство. Он махнул рукой, приглашая присоединиться к созерцанию чего-то ужасного; делать это в компании было не так страшно – решил профессор – и тоже заглянул внутрь.

Башня была полна – той самой кровавой мешаниной, что представлял себе всю дорогу по пандусу Алексей Александрович. И это было наверху; а что творилось в глубине нижнего яруса?! Но самым ужасным и нестерпимо жалостным был вид копошащейся в этой каше живой осы. Осы громадной и… разумной! По крайней мере таким был взгляд огромных фасетчатых глаз, которые вдруг уставились прямо в лицо профессора.

– Что же вы натворили, люди? – словно говорил этот взгляд, – разве виноваты мои дети, что нас такими создала природа? Разве мы хотели лететь сюда из родных мест, где были частью окружающего мира – частью органичной и никому не мешающей.

Профессор мог много сказать в оправдание человеческого рода, рассказать о страданиях тех несчастных, что ждали погребения уже второй месяц, но… над ухом темной молнией вспорол воздух болт с широким острием, который безвозвратно утонул в мертвой плоти ос. Алексей Александрович проследил полет болта так явственно, с многократным замедлением, что успел рассмотреть, как жесткое оперение раздвигает хитиновые частички. Зато он не успел отметить тот миг, когда прародительница ос-убийц лишилась и головы, и обличающего взгляда, и жизни. Разглядывать теперь ее было бессмысленно.

Впрочем, командир, опуская арбалет, тут же показал, что последнее утверждение было преждевременным.

– Смотрите, – полковник с понятной брезгливостью ткнул вторым болтом в длинное брюхо осиной матки.

Теперь это туловище ни страха, ни сожаления не вызывало. Только бесконечное отвращение от вида лоснящихся крупных клещей, достаточно быстро передвигающихся по неподвижному телу. Острие пронзило одного из них, и профессору показалось, что вместе с крошечными брызгами крови воздух вокруг заполнился тем самым зловонием, что им еще предстояло испытать на пути назад.

– И с каждым днем здесь «благоухать» будет все сильнее, – словно понял его мысли Кудрявцев, – так что в следующий раз, пожалуй, надо будет что-то вроде скафандров прихватить, с полным циклом жизнеобеспечения.

– А что нам тут нужно? – буркнул стоящий позади тракторист; ему хватило одного взгляда в осиное крошево, – посмотрели, убедились, что все они передохли. Ну и пусть воняют до скончания веков.

– Они-то да, – не согласился командир, – а вот эти «товарищи» (он поддел кончиком болта еще одного клеща), – вряд ли согласятся остаться тут навечно. Подъедят тут все и вперед – на завоевание мира. И там мы их уже не сможем остановить. И не надо говорить, что людям они не страшны. Неизвестно, каким боком нам вылезет эта мина замедленного действия через год, сотню, или тысячу лет. Нет! Как говорится – мы породили, мы и убьем…