Дмитрий Глуховский - Конец Дороги Страница 12

Когда он проснулся, Серафим Антонович был уже на ногах и готовил завтрак, бодро насвистывая. Сердце прошло; вместе с боязнью скорой смерти покинули старика и мысли о поиске последователя. Однако, к Ванькиному восторгу, от данного обещания научить его ездить на велосипеде он отказываться не стал.

Облака разошлись, в спину снова светило яркое солнце. В его лучах, в дуновении свежего ветра, залетевшего на болота из каких-то других, светлых, открытых мест, Ваньке виделось обещание скорых перемен к лучшему, преследовавшие его всю ночь кошмары забывались, а всё случившееся на его глазах вчера казалось сейчас невозможным, бредовым сном.

После получаса неуклюжих попыток оседлать скрипучий старый велосипед он научился-таки держаться ровно, и теперь восторженно выписывал вокруг усмехающегося старика круги, заново открывая для себя радость движения, как щенок, недавно вставший на окрепшие лапы и теперь пробующий свои силы.

Местность постепенно менялась. Болота усыхали, отходили дальше от шоссе, чахлые сосенки, робко выглядывавшие из-за пригорков, разрастались на становящейся надёжной, твёрдой земле. Неизменной оставалась лишь Дорога, забитая тысячами, десятками тысяч пустых машин.

— Но всё-таки, куда же подевались все люди? — в десятый раз спросил Ванька. — И почему они остановились?

— Я думал, по колонне нанесли удар, где-то ближе к началу. Но дозиметр молчит… Скорее всего, они просто бросили машины и пошли дальше пешком. Я ничего не знаю про то, что с ними произошло. Эвакуация, должно быть, проходила в первые дни войны. Нам о ней ничего не сообщали… Так или иначе, мы скоро это узнаем. Эта колонна не бесконечна.

— А почему ты один пошёл в Москву? Другие люди из твоего посёлка не захотели?

— Никто больше не верит, что там ещё что-то есть, — вздохнув, нехотя ответил Серафим Антонович. — Все вполне довольны той жизнью, которую мы ведём… Они ведут. Она и вправду намного лучше, чем всё, что я видел по пути. И, возможно, чем всё, что я ещё увижу. Но надолго ли? Настанет день, когда перегорит последняя электрическая лампочка, до которой мы сумели добраться. Остановится реактор в нашей лодке. Кончатся патроны. У нас больше не будет времени учить наших детей читать и писать, найдутся знания поважнее — как добывать огонь трением, как правильно выбрать ветку для лука… Цивилизация — это песочный замок, красивый, но невероятно хрупкий. За ним необходимо постоянно присматривать, иначе ветер времени высушит его, и он рассохнется, разлетится пылью. Трёх поколений, не умеющих читать, достаточно, чтобы полностью забыть и утрать ключ понимания ко всему, что кропотливо создавалось и осторожно передавалось друг другу двумя сотнями предыдущих поколений. Мы вернёмся на пятьсот лет назад. Мы превратимся в феодальные княжества, даже в племена, и нас останется совсем мало, мы будем слишком разрозненны, размётаны по гигантским территориям нашей бывшей страны. Мало-помалу тот язык, на котором тридцать лет назад говорили от Пскова до Камчатки, начнёт забываться, пропадать под наростами местных словечек, понятий, мутировать вместе с окружающими растениями и животными, вместе с нами самими, пока не превратится в сотни отдалённо схожих наречий. Мы больше никогда не сможем объединиться, чтобы вместе пойти на штурм той вершины, с которой сорвались в пропасть, однажды сделав один неверный шаг. Я говорил об этом с нашими, я говорил об этом, наверное, тысячи раз. Никто не хочет слушать. Эти люди живут сегодняшним днём, они не хотят думать о том, что будет завтра. А я слишком стар для этого. Я знаю, что для меня самого завтра не настанет, но я боюсь уходить, думая, что завтра не настанет для всего, что осталось от человечества… Понимаешь, — он придержал Ваньку за руль и заглянул ему в глаза. — Это не должно быть так. Ведь всё ещё можно вернуть… Главное сейчас — дойти до конца.

Дорога круто пошла вверх, забираясь на необычно высокую сопку. Ванька соскочил с велосипеда и зашагал пешком. Он понял не всё из сказанного стариком, но тому удалось всё же заразить его своей верой в возможность другой, лучшей жизни, в которой люди могут строить такие трассы, не опасаться голодных зим, обороняться от хищников и людоедов грозным огнестрельным оружием, видеть в темноте, и не умирать от многочисленных болезней дряхлыми стариками в пятьдесят лет. И если для этого надо было забыть путь домой и пройти с Серафимом Антоновичем до конца Дороги — что же, сейчас он был к этому готов.

Подъём закончился. Оставив велосипед, Ванька бросился вперёд, чтобы первым полюбоваться видом, который откроется с холма. И уже в первое мгновение всё объяснилось. Он отчаянно оглянулся на Серафима Антоновича, который, добродушно улыбаясь, поднимался вслед — последние несколько шагов давались ему особенно трудно — и пожелал, чтобы он никогда не дошёл до вершины.

Расстилавшуюся внизу долину рассекала пополам быстрая тёмная река. Дорога, скатываясь с сопки к берегу, упиралась в бетонный мост, два или три центральных пролёта которого когда-то давно обрушились в бурлящую и пенящуюся воду. На обрубках дорожного полотна по обе стороны провала тесно сгрудились автобусы и несколько мощных приземистых машин с длинными стволами на плоских башнях.

А за мостом… За мостом Дорога обрывалась. Всего в нескольких десятках метров шестиполосное шоссе превращалось в узкий тракт, засыпанный гравием, который на полной скорости врезался в непроходимый лес. Неподалёку чернели остовы экскаваторов, катков, тракторов… Дальше не было ничего.

— Значит, её так и не достроили… — Серафим Антонович провёл ладонью по глазам, будто надеясь снять морок. — Пойдём-ка спустимся, сынок, до моста дойдём, — голос его дрожал; Ванька испугался, что старик разрыдается, и послушно закивал головой.

— Пустили танки по неоконченному мосту, умники. Президент приезжал… Торжественное открытие… Национальный проект… — бормотал себе под нос Серафим Антонович, стоя на самой кромке, как-то совсем по-детски ковыряя крошащийся на куски цемент носком сапога, и наблюдая за его падением в мутно-зелёную бурную реку.

Ванька стоял поодаль, потерянно озираясь вокруг. Их путь был окончен, это осознавали и старик, и мальчишка. Разросшаяся за десятилетия тайга разорвала и проглотила скверную гравийную насыпь, не оставив от неё и следа. Нечего было и помышлять о том, чтобы продираться через дикий лес десятки, сотни километров, чтобы следовать за призраками эвакуированных в непроходимую чащу. Последняя великая стройка этой страны так и не была доведена до конца.

Серафим Антонович уселся на обрыве, свесив вниз ноги, и всё что-то шептал, иногда жалобно, иногда яростно, и пристроившемуся рядом Ваньке удавалось изредка разобрать сквозь шум реки обрывки его мечущихся мыслей: