Дин Кунц - Интерлюдия Томаса Страница 12

Когда она снова впадает в молчание, я вспоминаю это:

– Говорят, что никогда нельзя называть имя дьявола, потому что сразу после этого ты услышишь его шаги по лестнице.

– По крайней мере, это один из способов справиться с дьяволом, – говорит она, предполагая, что, возможно, нет способа справиться с её безымянным врагом.

Пока я жду, когда она продолжит, а она ожидает, когда найдется безопасный способ сказать свою правду, темнота за перилами на крыльце кажется бескрайней, кажется, омывает нас, как море омывает ближайший берег. Собственно, ночь – это море всех морей, простирающееся до самого дальнего уголка Вселенной, луны, каждой планеты и каждой звезды, плывущей по ней. В этом моменте ожидания я почти чувствую, что этот дом и другие шесть домов, а также закусочная и станция техобслуживания, находящиеся в отдалении – огни которых кажутся огнями корабля – поднимаются и разворачиваются в ночи в ожидании отдачи швартовых.

Найдя способ приблизиться к своей правде непрямо, без упоминания имени зла, Ардис говорит:

– Ты встречался с Донни. Ты видел его шрам. Он перешёл границу, и это было его наказание. Он думал, что если будет достаточно коварным и очень быстрым, то сможет завоевать нашу свободу с помощью ножа. Вместо этого он направил его на себя и разрезал собственное лицо.

Мне показалось, что я неправильно понял.

– Он сделал это с собой сам?

Она поднимает руку вверх, как бы говоря: «Подожди». Отставляет чашку с кофе. Кладёт руки на подлокотники стула, но в её позе совсем нет расслабленности.

– Если я буду слишком точной... если объясню, почему он должен был сделать это с собой, то я скажу то, что не должна говорить, вещь, которая будет услышана и которая вызовет на нас то, что не должно быть вызвано.

Моё упоминание дьявола к этому моменту кажется более подходящим, так как в том, что она только что сказала, было что-то, что напоминает мне каденции Святого Писания.

– Донни мог умереть, если бы требовалась его смерть, но требовалось страдание. Несмотря на то, что у него сильно текла кровь и была ужасная боль, он оставался спокойным. Несмотря на то, что его речи мешали порезанные губы, он сказал, чтобы мы привязали его к кухонному столу и положили сложенную тряпку ему в рот, чтобы заглушить крики, которые скоро начнутся, и чтобы убедиться, что он не откусит себе язык.

Она продолжает говорить тихим голосом, из которого собирается вся драма и большая часть интонации, и весь этот самоконтроль, для которого требуется такая большая сила воли, которая добавляет веры в её невероятную историю. Её руки превращаются в крепко сжатые кулаки.

– Его жена, Дениз, кричит и близка к обмороку, но, кажется, вдруг собирается с духом – как раз когда Донни, в конце концов, начинает кричать. Она говорит нам, что ей понадобится, чтобы остановить кровотечение, стерилизовать рану так хорошо, как только возможно, и зашить её. Видишь ли, она должна разделить наказание Донни, выступив орудием, которое гарантирует его постоянное уродство, которое первоклассный хирург может минимизировать. Будет повреждение нерва и нечувствительность. И каждый раз, когда она будет смотреть на него до конца их жизни, она будет частично упрекать себя за неспособность сопротивляться... сопротивляться тому, чтобы быть использованной таким образом. Мы понимаем, что если у нас не получится помочь ей, то любой из нас может быть следующим, кто разрежет собственное лицо. Мы помогаем. Она закрывает рану.

Кулаки Ардис разжимаются, и она опускает голову. Воздух вокруг неё разряжённый, как будто анализ слов перед их произнесением, при подслушивании тех, кто может вызвать Присутствие, которого она боится, истощает и её физические, и психические резервы.

Остаётся меньше часа темноты, а ночь всё ещё, кажется, надвигается, погружая холмы, снимая дома с якоря, чтобы они плыли по течению. Это ощущение – ничего больше, чем отражение состояния моей души; изменение в моём представлении реальности, того, что возможно, а что нет, то, что на минуту практически снимает меня с якоря.

Если я понимаю Ардис, то Присутствие, которое проникло в мой сон и пыталось изучить архивы моей памяти – больше, чем читатель. Он в её случае контролёр огромной силы и ещё большей жестокости, деспот-кукловод. Начав пять лет назад, он превратил «Уголок Гармонии» не совсем в тюрьму и не в пределы империи, а в карманную вселенную, сходную с первобытным островом, на котором бог вырезал в камне требования абсолютного повиновения, с отличием в том, что это ложное божество способно жестоко принуждать к выполнению команд. Оно проникло в восставшего Донни и заставило изувечить себя и после этого вошло в Дениз и, используя её руки, убедилось в том, что лицо Донни всегда будет свидетельствовать об ужасных последствиях неповиновения.

Ранее, когда Добрый Донни превратился в Злого Донни, Присутствие, должно быть, проникло в него и захватило контроль. Я вдруг начал говорить не со вторым «я» механика и менее обаятельной личностью, а с совершенно другой индивидуальностью, с кукловодом.

На станции техобслуживания не было телевизора, и Донни был в полном сознании, когда им внезапно овладели. У меня нет полного понимания того, как передвигается Присутствие и как оно занимает место в чужом разуме. Просмотр телика всё же может не являться приглашением для этого особого проклятья – однако, проводить много времени за просмотром телевизионных реалити-шоу о жизни знаменитых семей в дикой природе с гориллами – не лучшая идея.

Я также понимаю, что под «своей личной частной дверью» Ардис подразумевает дверь в её душу. На секунду она подумала, что чувствовала её открытой.

Они живут в непрекращающемся ожидании, что в них проникнут и будут контролировать. Как они смогли сохранить здравый ум на протяжении пяти лет – за гранью моего понимания.

Хотя я предполагаю, что Ардис сказала столько, сколько отваживается говорить, она поднимает голову и продолжает, говоря спокойно, голосом, который мог бы показаться усталым, если бы я не знал об усилиях, которые требуются от неё, чтобы извлекать эти звуки.

– Моя невестка, Лаура – Хармони, но её фамилия в замужестве – Джоргенсон. У неё со Стивом, её мужем, трое детей. Средний был мальчиком, которого звали Максвелл. Мы звали его Макси.

Я отрезвлён её способностью сохранять голос без драматической окраски и, по-видимому, также внутреннему подавлению эмоций, которые должны разжигать эти откровения. Её напряжение наводит на мысль, что на каком-то уровне Присутствие всегда знает об общем настроении каждого подданного в своём маленьком королевстве. Возможно, оно извещается о вероятности неповиновения, когда один из них становится эмоционально возбуждённым немного больше обычного, похоже на то, как наши национальные спецслужбы применяют компьютеры для прослушивания миллионов телефонных звонков, не слушая каждый обмен репликами, но проводя сканирование в поисках определённой комбинации слов, по которым можно установить разговор между двумя террористами.