Юрий Максимов - Зиккурат Страница 12

Увы, на деле выходило обратное: Магану гораздо успешнее делился с ним своим унынием, заражая безысходной тоскою, отравляя сердце мутной, вязкой скорбью. Все плотнее сгущаясь, она вытесняла надежду, помрачала веру, притупляла любовь. Энмеркар смотрел на друга и все отчетливее понимал, что тот, парализованный ужасом, даже не станет бороться. Скоро он неминуемо заснет долгим, неспокойным сном, а когда наступит пробуждение, откроет уже чужие глаза, как Нинли, и Энмеркар навсегда потеряет друга, как год назад потерял сестру…

Но неожиданно светлым оказался вчерашний вечер. Они сидели на краю шестого яруса Дома Молчания, весело болтая ногами над пропастью, любуясь багровеющей у горизонта небесной пеленой, уплетая ячменные лепешки и со смехом, наперебой, вспоминали все их проказы и приключения, начиная с первого дня знакомства. Было легко и радостно. Энмеркар восторженно ловил и впитывал каждый миг этого вечера, предчувствуя, что эти ласковые прикосновения теплого восточного ветра, озорной прищур глаз друга, величественный рисунок предзакатного неба и рассыпчато-сладкий вкус лепешек, тающих на языке, он запомнит на всю жизнь. И возвращалась надежда, и зажигалась вера, и оживала любовь… Оставался всего один день до их прилета, который обязательно должен спасти Магану. Ведь только небывалое может избавить от неизбежного…

А сегодня в полдень Энмеркар нашел Магану уже спящим. В саду Дома Основания Неба, под старым, изогнутым деревом, на котором они два дня назад слушали музыку чужого мира. Энмеркар опустился на колени рядом с телом друга и попытался разбудить его. Кто-то, наверное, родители Магану, нашел его раньше: под него подложили шерстяное покрывало, а вторым, тонким, укрыли сверху. Обычай не одобрял переноса Спящего с того места, где он уснул. Энмеркар тряс и дергал Магану, толкал и пихал, щипал и зажимал нос. Тщетно. Как и тогда, с Нинли… Энмеркар не выдержал и теплые капли потекли по его щекам.

Он вскинул голову, шмыгнул носом и рывком вытер слезы. Глаза его сузились. Тихо, но четко, он произнес, глядя в воздух перед собой:

– Я вам отомщу. Не знаю как, но я добьюсь того, чтобы вы больше никогда никого не смели ловить вашими песнями и снами. Я разорву контакт. – Он знал, что его слышат, и чувствовал на себе холодные незримые взгляды. – Я сделаю это. Клянусь!

А затем пришлось спуститься с башни, оставляя за спиной спящего друга. Внизу Энмеркар столкнулся с заплаканной Нинли. Оказывается, она вместе с другими смотрительницами рыб должна участвовать в сегодняшней встрече людей с Дальнего Дома. Вот дуреха-то! Что же плакать, радоваться надо! Такая честь! Он коснулся ее руки, желая утешить, но Нинли, отшатнувшись, убежала. Энмеркар покачал головой. Видно, после пережитого во Сне она слегка тронулась умом. Впрочем, женщины часто плачут тогда, когда надо смеяться…

Сам Энмеркар пошел в другую сторону, к краю города, к самой последней башне.

И вот теперь он снова сидит на шестом ярусе Дома Молчания, свесив со стены ноги, вертя между пальцами бесполезный жестяной кубик и безучастно глядя в небо. Мощная городская стена темнеет перед ним, а за ней тянется грубая желтая степь. А там, совсем на горизонте, – волнистая кромка настоящего леса, побывать в котором они всегда мечтали с Магану. Как и на далеком, неведомом море…

Сколько раз они фантазировали об этом, сидя на этом самом месте! Как и вчера… Теперь он один. Лишь глупый кубик в руке. От нечего делать Энмеркар принялся чертить острым металлическим углом по твердой поверхности плиты. Черточки перемежались точками, слагаясь в знаки. Всего одно слово успел он начертить на неподатливом камне: «Пробуждение…», как вдруг слух уловил непривычный гул сверху.

Выронив кубик, Энмеркар задрал голову, на миг позабыв все несчастья. На небе появилась черная точка.

Пока мы летели обратно, я размышлял о поведении капитана. Насколько мне известно, Муса принципиальный трезвенник и примерный семьянин. Может, я неправильно истолковал те звуки, что услышал на фоне? И его оскорбительное обращение… Совсем не вязалось с тем Мусой, которого я знал, а что ни говори, за десять месяцев в малом коллективе человека можно узнать неплохо. И Тези Ябубу чего-то боялся с утра… Очень странно…

Вспомнилось, как в полете мы не раз шутили насчет того, что, мол, как бы не оказался контакт «слишком глубоким». А сейчас все указывает, что нечто подобное и произошло, но отчего-то совсем не смешно, а, напротив, тягостно и тревожно…

Я постарался отвлечься и подумать о деле. Занятно, что Набу-наид без запинки отвечает на любой вопрос. Не может же он знать все… Хотя ведь он сказал, что готовился несколько лет. В отличие от меня. Уж я-то вряд ли смогу ответить на все вопросы. У нас для этого натаскивали Бонго. Почему Муса не отправил его? Многие вопросы, заданные мной, явно не самые удачные. А самое дурацкое – что я начал торги, не выяснив, чем мы будем расплачиваться. Ну что ж, как говорится, кто сам без греха, пусть первым бросит в меня камень…

На фоне столь глобальных трудностей не выглядела такой уж большой неудачей невостребованность моей специальности ксенолингвиста. Небольшой опыт знакомства с сангнхитами подсказывал: прояви я интерес к их языку, они и его захотят не иначе как продать. По частям… Раса торгашей! За весь день я узнал три имени. Составить по ним представления о сангнхиле (так мы условно обозначали местный язык) столь же невозможно, как по трем мазкам восстановить картину. Скрытные, канальи! И не дураки, совсем не дураки…

Знание языка – ключ к пониманию психологии и способности мыслить. Сангнхиты настолько не хотят давать нам ключа к себе, что предпочли сами выучить наш язык. И сами переводят. Но любой перевод – интерпретация, при которой всегда утрачивается часть смысла, разнообразные оттенки, способствующие более глубокому пониманию… Интересно, какая часть смысла ускользнула от меня в прошедшем разговоре?

Чем больше я думал о своих успехах, тем меньше они мне нравились.

Одно, без сомнения, удачно: выбор для переговоров Набу-наида. Я был весьма признателен тому озарению, что подтолкнуло меня. Вести разговор с иными сангнхитами было бы неуютнее. Этот их взгляд…

Когда мы опускались к «Арксу», я увидел отлетающую платформу – ребята вернулись раньше меня и брели по «Атлантическому океану», каждый на приличном отдалении от другого, разделенные и отчужденные, как сангнхитские пирамиды. Муса шел пошатываясь, и ладони ветра теребили его впервые растрепанные черные с проседью волосы.

К тому времени как опустилась наша платформа и я простился с Набу-наидом, ребята уже скрылись в стальном нутре звездолета. В одиночестве шел я по мозаичной поверхности, рассматривая корпус корабля, постепенно закрывающий здешнее небо.