Альфред Ван Вогт - Слэн Страница 12

— Бабушка рада узнать, что Джомми такой хороший мальчик. Бедной, голодной, старой Бабушке нужен молодой слэн, чтобы зарабатывать деньги для себя и для него. Ты ведь не откажешься поработать для усталой старой Бабушки, ведь нет? — Ее голос приобрел твердую интонацию: — Знаешь, попрошайки не выбирают.

Знание того, что его секрет не был раскрыт, подействовало как наркотик. Его глаза закрылись сами собой. Он сказал:

— Я действительно не могу с тобой сейчас разговаривать; мне надо спать.

Он увидел, что она не собиралась его отпускать. В ее сознании уже оформилась мысль о том, как можно его растрясти. Она разговаривала резко, не потому, что ей было интересно, а для того, чтобы он не уснул.

— Что такое слэн? Почему вы другие? Откуда появились слэны? Их ведь сделали — так же как машины?

Странно, какая волна ответного гнева поднималась в его сознании, когда он видел, что это и было ее целью. Смутно он сознавал, что физическая усталость отняла у его мозга обычные сдерживающие механизмы. Он ответил возмущенно:

— Это еще одна ложь. Я родился как все остальные. Мои родители тоже. Кроме этого я ничего не знаю.

— Твои родители должны были знать! — подначивала его старуха.

Джомми покачал головой. Его глаза закрылись.

— Нет, мама говорила, что папа был слишком занят для того, чтобы исследовать загадку слэнов. А теперь оставь меня в покое. Я знаю, что ты пытаешься сделать, и я знаю, что ты хочешь, но это нечестно, и я этого не сделаю.

— Это глупо, — сердито огрызнулась старуха, наконец вернувшись к предмету разговора. — Разве нечестно грабить людей, которые живут грабежом и обманом? Должен ли ты и Бабушка есть корки, когда мир так богат, что каждое казначейство лопается от золота, каждый элеватор переполнен зерном, а по улицам течет мед? Фу на твою честность. Вот что тебе Бабушка скажет. Как может слэн, на которого охотятся, как на крысу, говорить о честности?

Секунду Джомми молчал, и не только потому, что ему хотелось спать. Такие мысли появлялись и у него самого. Старуха продолжала:

— Куда ты пойдешь? Что ты будешь делать? Ты что, будешь жить на улице? А когда придет зима? Куда в этом мире деться маленькому мальчику-слэну? — Ее голос понизился, пытаясь выразить симпатию: — Твоя бедная несчастная мама сказала бы тебе делать то же, что я тебе говорю. Она не любила людей. Я сохранила газету, чтобы показать тебе, что они ее пристрелили как собаку, когда она пыталась убежать. Хочешь посмотреть?

— Нет, — сказал Джомми, но в его голове все перепуталось.

Грубый голос продолжал:

— Разве тебе не хочется сделать все, что ты сможешь, с этим миром, который так жесток? Заставить их заплатить? Заставить их пожалеть о том, что они сделали? Ты ведь не боишься?

Он молчал. В голосе старухи послышалось хныкание:

— Жизнь слишком жестока к старой Бабушке, слишком тяжела. Если ты не поможешь Бабушке, ей придется дальше заниматься всякими другими делами. Ты прочитал в ее мозгах, какими. Но она обещает больше этого не делать, если ты ей поможешь. Подумай об этом. Она больше не будет делать злых дел, которые ей приходилось делать, чтобы прожить в этом холодном, жестоком мире.

Джомми почувствовал себя побежденным. Медленно он произнес:

— Ты испорченная, несчастная старая злодейка, и когда-нибудь я тебя убью!

— Значит, ты остаешься до этого когда-нибудь, — торжествующе произнесла Бабушка. Ее морщинистые пальцы потерлись друг о друга, как высохшие чешуйчатые змеи. — И ты будешь делать то, что скажет Бабушка, а то она быстренько передаст тебя полиции… Добро пожаловать в наш маленький дом, Джомми. Добро пожаловать. Бабушка надеется, что, когда ты проснешься в следующий раз, тебе будет получше.

— Да, — слабо сказал Джомми. — Мне будет получше.

Он уснул.

Через три дня Джомми прошел за старухой через кухню к задней двери.

Кухня представляла собой маленькое пустое помещение, и Джомми закрыл мозг, чтобы не видеть грязи и неаккуратности. Он подумал: старуха была права. Хотя жизнь обещала быть ужасной, эта халупа, утонувшая в океане нищеты, будет идеальным убежищем для мальчика-слэна, которому нужно прождать шесть лет, прежде чем он сможет посетить тайное место, в котором спрятан секрет его отца, и которому надо было вырасти, прежде чем надеяться выполнить великие дела, которые его ждали.

Мыслям стало тесно, когда дверь открылась, и он увидел, что лежало перед глазами. Он встал как вкопанный, пораженный видом, который открылся перед ним. Никогда в жизни он не надеялся увидеть ничего подобного.

Сначала был двор, засыпанный разнородным металлоломом. В этом дворе не было ни деревьев, ни травы, ничего прекрасного, просто несуразный, гремящий железками кусочек бесплодия, окруженный ржавым, покореженным забором из проволоки на гнилых столбах. Маленький покосившийся сарай приютился в дальнем углу двора. Изнутри пришел размытый образ лошади. Сама лошадь чуть виднелась сквозь открытую дверь.

Но взгляд Джомми перенесся за пределы двора. Мимолетным взглядом он уловил лишь неприятные детали, и все. Его мозг, его зрение стремились за забор, за покосившийся сарай. Вдали виднелись небольшие рощицы и трава: приятная зелень луга, полого спускающегося к широкой реке, которая тускло блестела в сумерках, когда лучи солнца более не касались ее своим сверкающим огнем.

Но даже луг (часть площадки для гольфа, рассеянно заметил он) задержал его взгляд лишь на мгновение. На противоположном берегу реки начиналась сказочная страна, в которой все росло, — настоящий рай для садовника. Деревья заслоняли панораму, поэтому ему было видно только узкую полоску этого Эдема, с сияющими брызгами фонтанов и квадратными милями цветов, террас и красоты. И на узкой видимой части петляла белая тропинка.

Тропинка! Мысли Джомми перепутались, невыразимое волнение охватило его. Тропинка убегала геометрически правильной линией в сторону, противоположную его взгляду. Она терялась в полумраке, как светящаяся лента, пропадала в дымке. И на самом пределе видимости, далеко за обычным горизонтом, он увидел дворец.

Лишь часть основания этого величественного, невообразимого сооружения поднималась над обратной стороной небосвода. Оно возвышалось на тысячу футов, а затем переходило в башню и взмывало еще на пятьсот футов в небеса. Изумительная башня! Полтысячи футов драгоценного кружева, которое, казалось, вот-вот сломается и которое сверкало всеми цветами радуги — полупрозрачная, сияющая конструкция, построенная в аристократическом стиле прежних времен; предназначенная не просто для украшения — по своему дизайну, по своему тонко выкованному великолепию, она была шедевром сама по себе.