Геннадий Емельянов - Истины на камне Страница 12

— Много нельзя!

— Почему?

— Голова распухнет.

Голова моя и на самом деле пухла, я слышал звон, он нарастал, ширился и застыл на высокой ноте, пронзительный, будто комариный писк. И явилась картина: я увидел, как с большой сосулины падает вода, она падает на жестяной карниз, отбивая дробь. Видение явилось из древности, потому что в мое время на Земле таких домов и таких карнизов нет. Сосулина была огромная, в ней пульсировала радуга, и сквозь мокрый лед в неясной и зыбкой его глубине я увидел лицо девушки с голубыми глазами. На ее голове тяжелым кольцом лежала коса. Незнакомка вытягивала руку и ловила в ладошку капли, падающие сверху. Она стояла у раскрытого окна. Видение отдалилось, помельчало и рассыпалось, я повалился навзничь и, кажется, крепко уснул, когда же проснулся, с несказанным облегчением подумал: «К черту максимализм! Никому не нужно мое геройство; пищу я добывать не умею и, если стану подражать аборигену, имеющему громадный опыт борьбы за существование, околею как муха и хладный труп мой беспечально склюют здешние птицы. Будем приспосабливаться потихоньку».

Воин, брат мой, тоже дремал сидя. Проснулся он сразу и подбежал ко мне.

— Нужен огонь, Пришелец.

— Добывай сам.

— А твои боги, Пришелец? Они же все умеют…

— Мои боги гневаются и не дадут огня.

— Зачем же они гневятся?

— Есть на то причины. — Я хотел посмотреть, как здесь разжигают костры. Потом, ведь Скала должен сохранять форму, иначе вместо одного, будут по этой благословленной планетке бродить двое изнеженных мужчин. Скала должен вернуться на круги своя.

— Боги у тебя добрые. И огонь нужен быстро.

— Мои боги огня не дадут!

Скала печально вздохнул и потер потную грудь ладошкой.

— Много будет работы…

— Я помогу.

…Мы обильно пообедали в тени танкетки, и Скала сразу ушел куда-то, озабоченный.

Опять на свет появился кривой дрын (Скала вырыл его из песка) толщиной в руку и длиной метра три, пожалуй. Появился дрын на свет, когда был добыт огонь классическим способом, известным нашим пращурам на Земле — путем трения палочки о палочку. Скала проделал нудную операцию со стоическим терпением и походя допрашивал меня, отчего это мои боги осерчали? Его удивляло, что боги по-прежнему исправно кормят, но в остальном отказывают. Значит, не совсем рассердились, значит, надо бы их ублажить, иначе нам туго придется.

— Чем ублажают твоих богов, брат? Я готов убить киня, готов достать рыбу из воды или зажечь костер из священного дерева. Готов также украсть жену из деревни.

— Не годится все это.

— Что любят твои боги, скажи только, и Сын Скалы свершит подвиг?

— Мои боги предпочитают покой. Они не любят, когда им докучают. Они сами скажут, какие подвиги нам при случае совершать. А кинь — это зверь? Ты много их убивал, киней-то?

— Ни одного не убивал. И никто из воинов моего племени не убивал.

— Эвон как, но почему же ты обещаешь убить?

— Разве твои боги не умеют прощать?

— Умеют вроде бы…

— Наш Вездесущий прощает.

— Оно и заметно. — Я вспомнил про письмо, сочиненное нами, и улыбнулся про себя. Письмо то я положил на круглый валун и велел роботу дать сильнейшую струю воздуха. Бумага затрепетала, расплескав страницы, и исчезла на глазах изумленного воина. Скала окончательно поверил, что наше беспардонное вранье отправилось прямиком на небо.

Брат мой хлопотал возле костра, подбрасывал в огонь хворост, следом пошли в ход пучки травы, горевшей с треском. От костра вкось стелился дым, к моим ногам хлопьями падала жирная сажа. Я сидел на взгорке и следил за сложными манипуляциями Скалы. Воин натаскал из окопа влажного песка и построил из него арочку с идеально круглой дыркой, арочку полил соком, выжатым из корней черного дерева, потом с великим тщанием обложил хрупкое сооружение все той же травой и зажег ее головешкой, взятой из костра. Брат мой напоминал теперь мальчика, играющего в песочнице, он даже и сопел, как дитя, и на толстых его губах пузырилась слюна. Оставалось еще язык высунуть. Он его и высунул. На спине молодого воина обозначились сухие мышцы. «Небогатырского ты сложения, — думал я. — Зверь кинь поломает тебя просто, зато зверь кинь вряд ли догонит тебя — бегать ты умеешь. Все твое тело приспособлено к бегу. Ты не хищник, ты жертва».

Скала валил на арочку уже небольшие бревешки, огонь был бледен, жарок, и тепло его доставало моего лица.

— Все! — сказал с облегчением брат мой и присел рядом. — Теперь — ждать.

— Подождем…

— А чего ждать, какого чуда?

— Ты угостил меня соком дерева, парень, голова моя распухла, и явилось мне видение. Всегда бывает так, когда напьешься сока?

— Всегда.

— Но понимаешь, как бы то объяснить тебе… Я видел то, чего не встречал в жизни, почему так?

— Память предков пробудилась в тебе, Хозяин.

— Да, чем дальше, тем больше загадок…

— Теперь молчи!

— Почему?

— Об этом не говорят вслух. — Добродушное круглое лицо Скалы стало вдруг жестким. — И не спрашивай больше ни о чем!

Когда костер притух, истаял на малиновые угли, Скала сгреб свой кривой дрын, вставил один конец его в отверстие арки и начал тянуть на себя. Песок, облитый соком, сделался на диво прочным. Я уловил суть: это было нечто, напоминающее прокатный стан: влажный корень, протягиваемый сквозь отверстие, прямился, чернел, и вверх с шипением вырывался зеленый пар. Я успел застрогать ножом толстый конец корня, и Скала с натугой вытащил из стана идеально прямое, острое и закостеневшее до прочности железа копье. Отлаженная, однако, технология! Конечно, можно выяснить для себя, почему и как все это получается, каким уникальным свойством обладает сок невзрачного дерева, но это потом. Теперь же, не медля, мне захотелось тоже иметь копье. Я сказал;

— Сделай второе.

— Воин, если он настоящий, добывает копье сам. Такого копья нет ни у кого из племени Изгнанных, даже у вождя!

— И почему же?

— Я — Сын Скалы! — Воин торжественно ударил себя кулаком в грудь. — Разве этого мало тебе, Пришелец?

— Немало, конечно. Ты у нас молодец, но почему даже вожди не имеют такого копья?

— В наших краях мало черного дерева. Торопись, сок уходит.

Я добыл себе копье, какого не было ни у кого на Синей. И еще я сладил себе лук и стрелы к нему — целых десять штук. Сперва мои упражнения в стрельбе вызвали у Скалы усмешку, которую он деликатно прятал, отворачиваясь, но потом, когда стрела пронзила насквозь лист нефигуристого растеньица, напоминающего лопух, мой приятель вскочил на ноги, покачал головой раздумчиво и посмотрел на меня уже с заискивающим почтением. Растеньице оказалось на диво твердым, и пришлось попотеть, вызволяя из него стрелу.