Павел Комарницкий - День ангела Страница 12

Я будто на проволоку налетел. Моя Ирочка. Когда это она моей стала? Голова перегрелась, не иначе.

Я неторопливо жевал бутерброд, размышляя. Усмехнулся. Моей голове перегрев не грозил. Куда дальше-то сходить с ума — некуда. Сам факт моего появления здесь свидетельствует об этом со всей очевидностью.

Ладно, с дурака какой спрос. Поэтому я могу твёрдо заявить — да, моя Ирочка. Пусть не в физическом смысле. Чего притворяться — она стала частью моей души, значит, меня самого. И даже если наше свидание будет последним (мысли о том, что оно вообще может не состояться, я теперь просто не допускал), она моя.

Тут я заметил, что размышляю о смысле бытия не один. Среди спутанных ветвей блестели фосфорическим блеском внимательные кошачьи глаза. Здоровенный тёмно-серый котяра удобно разместился в зарослях и бесстыдно разглядывал меня. И как он там ходит, там же ещё и «егоза»! Мне стало жутко при одной мысли о том, что можно лезть в такие заросли, но кота это, по всей видимости, не смущало.

— Кис-кис… — глупо, конечно. Котяра только чуть прижмурился, не двинувшись с места.

Второй наблюдатель обнаружился в ветвях мощного кедра неподалёку. В тени сидела крупная серая ворона. Она делала вид, что я её совершенно не интересую, поворачивая голову боком. Очень сильно я её не интересую.

Ладно, не будем отвлекаться. Смотрят и смотрят. Когда же дед Иваныч вернётся? А что, если он там и заночует? У него же тут, похоже, ни коровы, ни козы, вообще никакой живности. Кот не в счёт, его доить-поить не надо.

Я доел бутерброд, отряхнул крошки. Завинтил флягу. Не помру, заночую в машине. Хоть две ночи, хоть три.

Меня разбудил громкий собачий лай. Я открыл глаза. В боковое стекло, наглухо закрытое для защиты от комаров, царапался Казбек. За ним, заслоняя яркое утреннее солнце, памятником Петру Первому возвышался дед Иваныч, верхом на Чалке.

— Здорово, Рома! Чем, значит, обязаны столь раннему визиту?

Я моргал против света. Непохоже на деда, и слова не его, и интонация не слишком любезна.

— Здравствуй, Пётр Иваныч.

— Здоровее бывали. Ладно, излагаю вопрос проще. Чего припёрся?

Я усмехнулся. Простейший психологический приём. Если обижусь — значит, праздный турист, решивший возобновить приятное знакомство. Человек с серьёзными намерениями обижаться не станет.

Дед Иваныч кашлянул.

— Ладно, разберёмся. Давай загоняй свою колымагу во двор.

Мы сидели на чисто прибранной веранде, пили чай. Казбек дисциплинированно лежал рядом с хозяином, по обыкновению высунув язык.

Всё-таки разговаривать с умным человеком одно удовольствие, а с телепатом так даже два. Я вкратце изложил деду свою беду, стараясь поначалу выглядеть достойно, но голос предательски дрожал, да и дед видел мои мысли насквозь, и я махнул рукой — бог с ним, с достойным видом. Я вкратце пересказал ему свой визит к Геннадию. Ну, что скажешь, дед?

Дед Иваныч молчал долго, сопел. Потом пошёл куда-то, вернулся с кисетом и трубкой. Я наблюдал за ним с долей удивления — мне-то показалось, что он не курит.

Дед долго, ожесточённо набивал трубку. Чиркнул спичкой, затянулся и закашлялся. Бросил трубку на стол.

— Ясное дело, не курю, почитай, с войны. Да тут и лошадь закурит. Слушай, Рома, у меня такое впечатление сделалось, что это тебя тогда машиной долбануло, с отягчающими последствиями. Ты в шахматы, часом, не играешь?

— Играю маленько. При чём тут? — я растерялся.

— А при том, что раз играешь, должон уметь просчитывать ходы хоть на чуть вперёд. Ну как ты себе это всё представляешь?

— Я не знаю. Я должен её увидеть.

— Ну увидел, а дальше? Про здоровье спросишь, про погоду? Или в кино пригласишь, а не то в ресторан?

— Я не знаю, Иваныч. Я должен её увидеть.

Дед снова схватил трубку, досадливо бросил. Шумно глотнул остывший чай.

— Эк тебя угораздило, парень. Но я таки повторяю вопрос — что дальше? После того, как о здоровье спросишь да в глазищи её разок поглядишь — что потом?

Я попытался улыбнуться и не смог.

— Я не знаю, Иваныч. Но могу предположить, что потом мне надо будет увидеть её ещё раз. И ещё. И так до смерти. Я буду с ней рядом, Иваныч, хоть как.

— Та-ак, ещё гуще. У Уэфа с Машей, значит, намерен просить руки ихней дочери. Не в загс ли вести собрался? Ладно удумал — она, значит, вся в белом, и крылья за спиной, заместо фаты. И ты во фраке — жених хоть куда! А потом она тебе, значит, штаны утюжит да яичницу жарит, а ты телевизор глядишь!

Теперь дед был просто страшен. Наверное, таким его видели лишь эсэсовцы-каратели перед своей смертью.

— Ну а об остальном-прочем и помыслить невозможно. Может, ты и не дорос своим умом, что хоть у нас, хоть у них вместях живут не только для того, чтобы в глаза смотреть. Дитёв чтобы ростить, и спать вместе, дурья башка!

Я смотрел в угол. В углу стояло дедово ружьё. Хорошая штука, карабин СКС.

Может, это выход?

Я прямо посмотрел деду в глаза. Казбек зарычал.

— Застрели меня, Иваныч. Или я должен быть с ней.

Дед дышал тяжело, со свистом, придерживая глухо рычащего Казбека за шкирку. Ошейника не было.

— Ты напомни мне, как это называется? Не знаешь?

— Педофилия? — я криво улыбнулся.

— Да нет, легко отделаться хочешь, парень. Кажись, зоофилия, ежели учесть, что роду она не человечьего.

Он помолчал, постепенно успокаиваясь, и Казбек, почувствовав это, затих.

— Я уже молчу о том, что она сюда, значит, не на каникулы к папе-маме прибыла. У неё работа, понимаешь? Они, вот эти шестеро, да их товарищи, наш род спасают. Человечество, понял ты или нет? Горсть их всего на Земле-то, и такую ношу тянут!

Дед ещё помолчал.

— Эх, и зачем тогда вам память-то оставили. Добрые они, понимаешь, и Маша с Иркой в особицу. Сидел бы ты сейчас с удочкой, на поплавок глядел — и нет проблем, как Колька-Хруст говорит.

Он окончательно успокоился.

— Ладно, помогу чем смогу. Отведу тебя завтра, Маше разъясним ситуацию, она поможет. Сотрёт тебе ненужное, вправит мозги, значит.

Последнюю фразу дед произнёс с явным сомнением. Я усмехнулся.

— Добрый ты, Иваныч, спасибо тебе. Только я не дам убить свою любовь — это ты понимаешь? Там как сложится, а это моё. И не ори на меня зря, я ни в чём не виноват.

Но дед уже улыбался в свою бороду.

— Ладно, не виноват и не виноват. Твоя правда. Но только и Ирка не виновата, что ты ей на пути, значит, попался, такой олух.

— Я только увижу её, а там как она скажет, так и будет. Не захочет меня видеть — что же, так тому и быть.

Дед Иваныч рассмеялся, хлопнул себя по коленям обеими руками.