Генри Олди - Герой вашего времени Страница 12

Повернулся Четырехглазый к обомлевшему Манюнчикову, и увидел Павел Лаврентьевич номер заветный, и тянулся оный номер от ключицы до ногтя пальца безымянного, и стояла в нем цифирь римская, арабская, и уж совсем никому неведомой национальности.

Поглядел Павел Лаврентьевич на Четырехглазого с уважением неподдельным, поинтересовался, где ж красоту такую пишут на человеках, да и побрел в указанном направлении.

- Пропадет, родимый, - жалостливо всхлипнула жилистая бабуся с метлой за плечами, немедленно влезшая на освободившееся место. - Не дойдет, болезный... И до чего ж люди-то живучие... Иная животина сдохла б давно, а ваш брат... Не по зубам, видать, изобилие...

- Наш брат, - строго поправили Ягу из очереди. - Наш брат вашей сестре не товарищ. И не каркай, старая... Не по зубам... Тебе зато по зубам, да не по тем...

Захлопнула бабулька ротовое отверстие и отлетела на безопасное расстояние. И правильно, поскольку очередь за ней выстраивалась большей частью несуразная и со странностями: кучка пионеров с зелеными галстуками до колен, панки, похожие на инопланетян, инопланетяне, похожие на панков в третьем поколении, синдикат вездесущих "наперсточников", тут же приговоривших братьев по разуму на летающий чайный сервиз на двенадцать персон...

Но дальнейших событий ушедший Манюнчиков уже наблюдать не сподобился, а посему не станем заострять на них внимания.

...к Писарю тоже стояла очередь, но немного меньше.

- Пол? - тыча бородой в дисплей, бодро интересовался Писарь. Вероисповедание? Педикулезом не страдали?..

Компьютер уныло жевал данные и в муках рожал номера. Ветераны Пунических, Отечественных и Шестидневных войн лезли прямо к окошечку, тыча в нос возмущавшимся костылями и справками о похоронах. Обномеренные счастливчики застегивались и вливались в основной поток. За спиной Манюнчикова любопытные толпились вокруг раскосого азиата в шафрановой ночной рубашке.

- Наса здеся стояла, - вежливо кланяясь, разъяснял Косой. - Наса здеся в осередь завсегда стояла. Вся одна миллиарда сетыреста тысясь сто сорок сетыре селовека стояла.

Писарь проштемпелевал Манюнчиков бок и с криком: "Следующий!" захлопнул окошечко, закрыв его на большой амбарный замок. Расстроенный следующий подергал замок за чугунную дужку.

- Отцепись! - сказал ему замок. - Перерыв у нас... Небось, мы тоже люди...

- Наса холосая, - продолжал между тем Косой. - Наса понимает: по два исобилия в одни руки. У китайса два рука. Всего полусяется два миллиарда восемьсот тысясь двести восемдесят восемь исобилий. Наса совсем мала-мала нада...

Обогнул Павел Лаврентьевич ходока из Поднебесной, собрался было обратно идти, да забыл напрочь, в какой стороне это самое "обратно" лежит. Налево глянул, направо, затылок поскреб и двинул вдоль очереди наугад назад, мол, не вернусь, так хоть к изобилию поближе буду!..

Шел Манюнчиков, шел, и неожиданно обнаружил он между собой и очередью сходство немалое. Сами посудите: Манюнчиков движется, и очередь движется, и оба в одном направлении, да только туда-то они движутся, а вот назад с изобилием вожделенным ни одна зараза не возвращается! Задумался над проблемой Павел Лаврентьевич, ан тут из-за угла мужик здоровенный выныривает, и идет-то мужик как раз против движения, и несет мужик на плече ящик картонный, а ящик-то размером тютелька в тютельку с изобилие, как оно Павлу Лаврентьевичу представляется!..

- Мужик, а мужик, - подскочил к нему подмигивающий Манюнчиков. Скажи хоть, по чем оно там идет?..

- Полсотни рваных за трехлитровую банку... - воровато озираясь, просипел мужик.

- Банку? - оторопел Павел Лаврентьевич. - А оно что - жидкое?

- Кто - жидкое? - почему-то обиделся мужик.

- Как кто? Изобилие...

- Изобилие - оно завсегда жидкое, - ухмыльнулся мужик. - Дрожжей не достать, сахар весь с чаем выпили, вот и гоним... чего пожиже...

Тут из очереди двое вышли, с маузерами и в куртках кожаных покроя старомодного - носами крутят, вроде как принюхиваются. Мужик ящик на плечо и в переулок! - а Манюнчиков от греха подальше в телефонную будку схоронился и номер свой домашний крутить стал - для конспирации и деньжат недостающих.

- Да не избили меня! - орал взбешенный Манюнчиков в глухонемую трубку. - Изобилие, говорю, дают! Да, и без талонов! Талоны, они на бедность, а тут совсем наоборот... Деньги неси, дура! Конец связи!

Собрался было Павел Лаврентьевич из будки наружу выбираться, да не тут-то было - очередь за это время вокруг телефона морским узлом обмоталась, двери чьим-то ухом заклинило, а на крыше уже тарелка космическая прителефонилась, и давешний наперсточник закатал по плоскости шарик фиолетовый, с параллелями да меридианами по контуру!..

Высунулся в окошко заточенный Манюнчиков, а вокруг - камзолы, парики, ботфорты - и все за изобилием! Трое усатых парней в плащах с крестами все норовили всунуть впереди себя еще одного коллегу, но очередь пружинила и возражала.

- Пропустите, месье! - умолял усатый.

- Пардон тебе с маслом! - огрызалась очередь. - Шерше ля вам в душу! Сначала, дескать, три мушкетера, а теперь и четвертый объявился... Вали отсюда и приходи двадцать лет спустя!

Четвертый хватался за шпагу, намереваясь резко сократить поголовье взыскующих изобилия.

- Выпустите меня! - заорал в разбитое окно будки Павел Лаврентьевич. - У меня номер есть! Я изобилия хочу!

- Все хотят, - урезонивала скандалиста непреклонная очередь. - Хоти молча...

- Я больше всех хочу! - не унимался несчастный Манюнчиков. - Я его не видел никогда!..

- И не увидишь, - успокаивала его очередь. - Тебе очки нужны, а не изобилие...

Рванулся Павел Лаврентьевич, выпал из будки и бросился вдоль очереди. Замелькали перед Манюнчиковым ливреи, короны, латы, шлемы, тоги, туники и у каждого номера, и всем изобилие требуется! И когда волосатый неандерталец впился зубами в Манюнчиков портфель, понял Павел Лаврентьевич, что никакой жизни ему не хватит, чтобы достояться, дойти, пощупать это трижды проклятое изобилие!..

Впрочем, выход был, был - нет безвыходных ситуаций для гомо сапиенс Павел Лаврентьевич вульгарис! - и Манюнчиков ринулся на поиски. И уже над совсем другой очередью в совсем другом месте взвился победный крик воспрянувшего Павла Лаврентьевича:

- Больше двух бессмертий в руки не давать! Кто последний?..