Елена Грушко - Выдумки чистой воды Страница 12

Народ одобрительно загудел. Оратор вновь заговорил о том, что не все недостатки еще изжиты. А Одышливый, который, как наконец догадался Водяной, всю жизнь шел в прикос с совестью, покорно двинулся обратно к лестнице и нетвердо начал спускаться. Чуть ли не на каждой ступеньке он останавливался, снимал со своего пиджака разноцветные ленточки, во множестве украшавшие его, и цеплял их к перилам. Братья-Ветры оказались тут как тут и затеяли игру с этими лентами. Цветные тряпочки порхали над площадью, словно легкокрылые птицы.

Кто-то засвистел призывно, и Водяной увидел рядом того самого буйноволосого парня, что еще утром помешал выступлению Спящего, выпустив на волю братьев, которых он теперь не мог утихомирить, так они разошлись-разгулялись.

Одышливый, который не спустился и до половины длинной-предлинной лестницы, повернулся, услышав свист Соловья-Разбойника, помедлил, хватаясь за перила, и, прощально махнув рукой, вдруг рухнул вниз!

Нет, он не рухнул, он долго падал, долго и медленно, и в глазах потрясенного Водяного все менее и менее переставал быть собою Человеком.

Вот так диковина! Чудилось, облик его складывался из множества предметов! Полетели в разные стороны две машины - одна черная, надменно сверкающая, другая грязно-белая, обшарпанная. Багажник ее распахнулся, оттуда выпали старые колеса, какие-то железки, вывалилась, истошно визжа, собака... Блеснули золотые горлышки темных бутылок, из которых выплескивались пенистые струи, летели коробки с обувью и почему-то женское белье, дробились паркетные дощечки, реяли радужными бабочками денежные бумаги, парили, словно птицы, книги, книги в ярких обложках, клацали дверцами шкафы и буфеты, воздушными червями кружили колбасы... И много, много там было всякого, и среди всего этого неописуемого ералаша испуганно метался обшарпанный, когда-то белый голубь. Чудовищное изобилие вещей лопалось, подобно мыльным пузырям, и голубь тоже лопнул, не успев взмыть к облакам, и до земли долетел почему-то только один толстый рулон желтого, в коричневых разводах, линолеума.

Рулон рухнул на площадь с тяжелым, погребальным гулом - и застыл, словно мертвое тело.

Набежали какие-то люди, нацепили на линолеум черные одежды, впихнули в неведомо откуда взявшийся гроб - и так же стремительно скрылись, унося, его.

Толпа оживленно шумела, но тихий плач послышался Водяному, плач веселого свистуна, Соловья-Разбойника.

Не разбирая дороги кинулся наш герой за ним, чтобы хоть у него спросить, понять... и в это время... и в это время его настигло очередное "вдруг".

*

Несомненно, другие люди ходили, глядя себе под ноги, да и все ямы-колдобины на своем пути они, конечно же, знали наизусть, а Водяной...

В шуме и толчее не обращал он внимания, куда ступает, вот и потеряли ноги опору, поехали по какому-то склону, и... рухнул наш герой куда-то вниз, в овраг! И такой это овраг оказался, что не за что было на склонах уцепиться: не щетинились они травами да кустами, а жгли и кололи испуганные ладони, и, лишь съехав на самое дно, рассмотрел потрясенный Водяной, что овраг-то весь заснежен! Да, именно заснежен, хотя до зимы еще жить да жить, хотя наверху являет свою усталую щедрость осеннее солнце, и трава еще не пожухла, и лист еще трепещет, и Обимур не трогали забереги. И все-таки - снег!

Белые сугробы, ледянки среди них. В толстом куржаке дерево, что принагнулось над ленточкой светлой водицы, тихо струящейся из подножия оледенелого, слюдяного склона. Заиндевелая жердочка над пузырчатым студенцом. Глиняная кружка в снегу - подходи, зачерпни воды...

Озноб пробрал Водяного - не от зимней нежданной-негаданной стужи, не от того, что легко одет. Родимая, душа его и жизнь, вот она! Соскучился он по воде за этот тяжкий день, словно дитятко малое по родительнице своей! Пал на колени в чистый снег, потянулся всем телом к запаху свежести... И услышал, как за спиной тихо скрипнули шаги.

Водяной вскочил, оглянулся. Кто это?.. Как он сразу не приметил?

Рядом с ним в белой глубине потайного овражка стояла женщина. Не молодая, не старая - на исходе бабьего веку. Ростом не мала и не велика, но статная, сильная. Румяная, сероглазая, с тонкой дорожкой пробора в русых, с сединками, волосах. Приметив взгляд Водяного, она надвинула на лоб белый сбившийся было платочек, а сверху принакрылась большой черной шалью, перекрестив ее концы на груди. Одета женщина была в потертый тулупчик, на ногах - валенки. Рядом в снегу лежал клетчатый узелок, к стенке оврага прислонился посох-помощник. За пояс заткнуты варежки пушистые. И весь вид у нее такой, будто забрела она сюда на своем далеко лежащем пути, да и задержалась невольно. В руках странница держала баклажечку, бока которой темно сверкали брызгами.

- Матушка, - сказал Водяной, и настороженные брови незнакомой женщины разошлись. - Скажи пожалуйста, что здесь такое?

- Спасибо тебе на добром слове, - вместо ответа поклонилась женщина.

- За что? - удивился наш герой.

- Что матушкой назвал, - чуть улыбнулась она суровыми, обветренными губами. - Старухой, бывает, кличут. Темной да безграмотной, лапотницей. Вечно голодной, безжалостной к детям своим. Иной, плачучи, наречет вековечной горемыкой. А чтоб матушкой... Разве что пред смертию. Когда для красы такое молвится - я не верю. Истинных сынов все менее. Кого чужеземцы выбили, кого свои же враждолюбцы изломали. А кто и сам отворотился от меня.

Голос ее взял Водяного за самое сердце. Словно бы всю жизнь слушал он его в плеске волн, поступи ветра, шелесте звезд.

- Матушка, - вскричал он, - кто ты! Откройся!

- Где ж моему сыну меня признать! - не то усмехнулась, не то всхлипнула она, и Водяной снова подивился: в глазах ее не было обиды, а усмешка не таила зла. Словно пожалела... - Все вы нынче вон той кралей любуетесь!

Она подняла взор, и увидел Водяной наверху, на краю оврага, чудо-красавицу с пшеничной косой, эмалированными глазами и свекольными щеками, одетую в алый сарафан. Девица привычно гнула в радушных поклонах налитое тело, распускала приветные улыбки, до земли роняла спелую косу, уже порядком запыленную, напрягла шею лебединую, чтоб не свалился с головы пряничный кокошник. Перед собой раскрасавица держала пышный каравай, а на нем - расписную солонку.

- Тот каравай давно мыши проели, а в солонке не соль, а горькие слезы, - вздохнула Странница. - Тяжко ей, младешенькой! А велят, куда денешься! Вот и являет миру вечную улыбку да простоту свою.

- Кто ей велит? - спросил Водяной.

- А погляди-ка! - молвила Странница и указала ему на противоположный край оврага, где на золоченых стульях восседали наряженные, очень спокойные люди. При всей сонливости своих глаз они были велеречивы и говорили, говорили наперебой, иной раз - нестройным хором, не слушая ни себя, ни соседей.