Журнал «Если» - 2005 № 10 Страница 12

История, которая привела меня в Корниловскую дивизию, началась рано утром в понедельник, и началась она ужасно некрасиво.

В тот день у меня ночевала Женя. Она оставалась с воскресенья на понедельник уже двадцатый или тридцатый раз. Я как-то не заметил, когда именно она стала для меня всем. Порой так случается: ты замечаешь, что рядом с тобой женщина, которая подходит тебе во всем. Ты начинаешь фразу, а она заканчивает… ну, можно и наоборот. Вы читаете одни книги, смотрите одни фильмы, вы ровесники, и если кое-кому из вас хочется заполучить нечто помоложе в постель, то эти мысли быстро улетучиваются, чуть только этот кое-кто вспоминает, до чего же хорошо вы понимаете друг друга под одеялом. Да, вот еще какая штука: ее зубная щетка, тапочки и два тюбика с кремами давно живут в твоей квартире. Хорошо тебе с ней? Очень хорошо, очень уютно. По чему ты больше всего тоскуешь, когда ее нет рядом вот уже третий день? По ее милой болтовне? По ее… ну… ты понимаешь… нет? Другое? Верно. Ты больше всего тоскуешь по ее присутствию. И ты готов забавлять и развлекать ее, делать ей подарки и нимало не сожалеть о потерянной ночи, если вы пришли домой до смерти усталыми и заснули, обнявшись, но более ничего достойного не совершив.

Ты ее любишь? Ну, не знаю… Все-таки очень серьезное слово. Хочешь ли ты сделать ее своей женой? Ну, вроде бы… хотя… но с другой стороны…

И вот Женя спросила у меня — между чисткой зубов и утренним кофе, — как бы я посмотрел на то, что она перевезет ко мне большую часть своего гардероба. Все-таки на работу надо ходить в свежих вещах, не правда ли? А я замялся. Ведь позволить перевезти к себе женский гардероб это уже наполовину сыграть свадьбу. Все прочее представляет собой шлифовку ситуации. В общем, я солгал ей. Сказал, мол, не стоит торопиться. Тут как раз затевается ремонт, а стало быть, побелка потолка, переклейка обоев… Может быть, потом? Она кивнула. Она понимает. Она не торопится и не торопит меня. Она готова ждать. Она улыбается. Она шутит на прощание. И уходит до смерти огорченной.

А я сажусь и думаю, отчего же я на самом деле не сделал последнего шага? Какая блажь помешала? Все ведь, вроде, нормально у нас с ней.

Какая все-таки блажь? Да очень простая. Если мы с нею соединимся, выходит, я бросил якорь. Отяжелел. Пустил корни. А мне всего-то двадцать семь. И я никто. Самый обыкновенный преподаватель истории в коммерческом вузе, на самой низкой ставке ассистента. Ни богатства, ни славы, ни карьеры, да бес с ними, просто ничего высокого в этой жизни у меня не было. И, может быть, не будет, если свяжусь сейчас с женщиной всерьез и надолго. А было ведь «назначение высокое»! Еще года четыре назад я это так остро чувствовал! Мир вокруг меня лишен благородства, лишен красоты, наполнен тупым пользолюбием, воинствующим хамством, страна моя унижена… сделал ли я хоть одну попытку изменить все это? Если не считать пары статеек в университетской хилотиражке, ничего я не сделал, все пребывал в ожидании: вот, придет некто и укажет цель… Глупость какая!

С того дня я сел писать учебник по своему предмету. Совершенно новый, экспериментальный. Лучший из всех, которые я знал. Когда учебник будет готов, я пущу на свою территорию Женин гардероб. Вот так.

На главе о гражданской войне я крепко встал. Уровня современных книжек явно не хватало. Приятель увлек меня идеей записаться в военно-исторический клуб, ведь там как раз реконструируют обстановку тех лет. Почему бы не записаться? Я начал ходить туда и очень скоро эти визиты стали для меня чем-то вроде легкого наркотика. Работа над учебником отошла на второй план… Мне нравилось, как простые парни и девушки играют в рыцарство и благородство. Мне казалось: чем дольше продлится эта чудесная игра, тем чище останутся их души. Да и моя вместе с ними.

А потом один из них, далеко не самый приметный, отвел меня в сторонку и задал три вопроса: «Вы что-нибудь слышали о Невидимом университете? О чем вам говорит слово «хроноинвазия»? Угу, я так и полагал. Есть ли у вас устойчивое желание изменить этот мир к лучшему?».

И завертелось… Хотел карьеры? Тогда выбирай, кем лучше быть: ассистентом или диверсантом?

«…Вы должны осознать весь риск вашего положения. Государство ничего не знает и, я надеюсь, ничего не узнает о нашей деятельности. Мы — независимая патриотическая организация. Материальное вознаграждение не в наших принципах. А вот попасться на какой-нибудь мелочи можем… очень даже можем. Представляете себе последствия?»

Пока я учился на хроноинвэйдора, диверсанта самой экзотической в мире квалификации, Женя стала бывать у меня реже. А потом еще реже. Ей не составило никакого труда заметить, что потолок остается девственно-грязным, а старые обои в жирных разводах никуда не делись…

В течение нескольких суток я тыкал в чучела штыком, ходил строем, немножечко стрелял — на множечко просто не было боеприпасов, — да вникал в основы субординации. Впрочем, как раз субординация тут была совершенно особенной. Верховодили ветераны, уже вдосталь повоевавшие за белое дело. В салагах ходили равно те, кто пороху не нюхал, и опытные офицеры, не изъявившие желания прибыть на Юг раньше. Например, год назад… или полтора года назад…

Особые корниловские фуражки с красной тульей и черным околышем получили только «старики», прочим же сказали: «Сначала заслужите!». Но, кажется мне, их просто не нашлось в необходимом количестве. Между мундирами имелась иная и очень существенная разница: одни были недавно сшиты из грубого мешочного материала, а другие получены от англичан. Мне достался английский, чему я несказанно радовался, пока не увидел английские же сапоги — легонькие, чуть ли не парусиновые. Какая дрянь! Для нашей-то грязищи. Недели через две, правда, мне представился случай поменять импортных уродцев на нормальные русские «тумбы»: я снял их с убитого, как это делали все. Сначала меня смущал запах чужого человека, а потом и он выветрился.

Не успели мы как следует перезнакомиться, как пришло время отправляться на фронт. Наш взводный командир, подпоручик Алферьев, щеголеватый парень двумя годами моложе меня и на вид сущий вертопрах: фуражка лихо заломлена, хаос русых кудрей выбивается из-под нее во все стороны, из мундира создано произведение искусства, — в общем, бубновый валет, а не офицер, оказался человеком сметливым и энергичным. Для нашей теплушки он раздобыл сенца побольше, сухарей и даже несколько кусков пахучего английского мыла.

— Кормило вас интендантство? Кормило. Одевало? Ну, более или менее… Кто будет кормить вас на фронте? Благодарное население, ибо походные кухни обычно догоняют в тот момент, когда в них уже и надобности нет. А благодарность населения может оказаться выше всяческих похвал, может оказаться как обычно и даже совсем тощей. Значит, будьте запасливей, други!