Николай Томан - Клиническая смерть профессора Холмского Страница 12

Все это происходит, конечно, не случайно, а по просьбе Александра Львовича Гринберга. Мало того, весь этот разговор незаметно для Холмского записывается на магнитную ленту, которую придирчиво прослушает потом академик Урусов.

Вот он сидит сейчас в кабинете доктора Гринберга и, откинувшись на спинку кресла, вслушивается в глуховатый голос Холмского, объясняющего режиссеру действие автомата, обрабатывающего снимки треков элементарных частиц.

«Координаты отдельных точек следа на таких фотографиях, — говорит Михаил Николаевич, — шифруются специальным кодом и посылаются в электронно-вычислительную машину, которая обучена обработке этих данных. Заложенная в нее программа предписывает все необходимые действия для определения пространственных координат следа, углов разлета частиц, радиусов кривизны и многих других данных…»

— Ну как, все у него правильно? — спрашивает Александр Львович. Доктора тревожит слишком уж торопливый голос Холмского.

— Да, все совершенно точно, — подтверждает Урусов. — И даже… Подождите-ка минутку… А вот это уже интересно! Это он о новом, у них только применявшемся автомате, сканирующем весь кадр пленки со следами элементарных частиц.

— Сканирующем?

— Да, разбивающем кадр на горизонтальные полосы, по которым последовательно пробегает луч света, подобно электронному лучу телевизионной камеры. Такого нет еще ни в одной лаборатории мира. Это результат их коллективного творчества. Вы сохраните эту пленку, она сможет пригодиться. Неизвестно ведь пока — удастся ли восстановить этот автомат после катастрофы. А идею сканирования очень трудно было реализовать из-за большой сложности обучения автомата правильному отбору событий, происходящих в микромире. Для него нужно было разработать необычайно тонкую программу, предусматривающую не только всевозможные, но и самые неожиданные ситуации на пленке. Ну, а что касается Михаила Николаевича, то за него я теперь спокоен. По-моему, он вполне здоров и вспомнит все без всяких психологических экспериментов. Нужно только…

— Нет, нет! — испуганно перебивает академика Урусова Александр Львович. — Ничего не нужно. Это лишь усилит шок. Он уже пробовал вспомнить интересующие вас подробности, но это вызывало у него лишь чувство отчаяния и вообще могло завершиться серьезным психическим расстройством.

— Но ведь вы же знаете, как важно…

— Да, я знаю это и поэтому только решаюсь на эксперимент.

Михаил Николаевич Холмский ходит теперь на киностудию почти каждый день. Консультирует художников и декораторов, дает советы режиссеру и актерам, присутствует на некоторых репетициях и даже съемках. А недели через две ему предлагают посмотреть несколько отснятых кусков кинофильма.

— Когда мы начали работу над этой картиной, — доверительно говорит Михаилу Николаевичу режиссер, — нам хотелось показать современных физиков этакими покорителями природы, властелинами вселенной. Но чем глубже вникали мы в суть проблем современной физики, тем труднее представлялось и нам и авторам сценария наше положение. Конечно, можно было бы решить образ нашего главного героя романтически и даже символически, но нам хочется показать современного физика реалистически, в решении не каких-то абстрактных научных проблем, а тех конкретных загадок, которые постоянно ставит перед ним природа.

— Мне нравится, что именно так понимаете вы свою задачу, — заметно оживляется Холмский. — И то, что вы говорите, очень напоминает мне слова известного американского физика Артура Комптона, сказанные им в его статье «Стоит ли вашему ребенку быть физиком?». «Физик, — писал в ней Комптон, — становится человеком, который не столько гордится покорением вселенной, сколько смиряется перед трудностями ее понимания».

— Ну, это слишком уж приземлено! А мы за то, чтобы показать физиков если и не властелинами природы, то бесспорными героями в битве с нею. И героями в буквальном смысле, как на фронте. И с теми же реальными опасностями, как на настоящей войне… Один из эпизодов такой битвы, в котором физики отвоевывают еще одну тайну у природы, мы и хотим вам показать.

Они проходят в просмотровый зал киностудии. Садятся в его глубокие, обитые темным, похожим на плюш, материалом.

Почти тотчас же гаснет свет.

В стереофонических динамиках звучит какая-то музыка, напоминающая «Лунную сонату» Бетховена. Незаметно она переходит в ритмичный шум работающего ускорителя, с характерными жесткими щелчками выхлопа сжатого воздуха из пузырьковой камеры.

А на экране все еще мелькают лишь просветы в поврежденном слое эмульсии кинопленки.

Холмский мысленно считает: три секунды — щелчок, затем несколько секунд паузы. И снова все сначала… Ну да, конечно же, это циклы работы синхрофазотрона! Значит, они записали эту «музыку» на настоящем ускорителе.

Михаил Николаевич снова чувствует себя в той обстановке, в которой не был уже много месяцев — для него это целая вечность! По его расчетам в невидимом ускорителе только что произошла инжекция частиц. Размытым сгустком с огромной скоростью они несутся теперь по трубе линейного ускорителя. У входа в кольцевую камеру их скорость достигает сорока тысяч километров в секунду, а энергия каждой из многих триллионов частиц не менее десяти миллионов электроновольт.

Мощный магнит поворачивает их и заставляет войти в кольцевую камеру по касательной к расчетной траектории. Не всем, однако, удается последовать его указке из-за разбросанного направления скоростей. Многие из них слишком уж приближаются к стенкам камеры, совершая вертикальные колебания с большой амплитудой. У таких очень мало шансов перенести все дальнейшие трудности ускорительного цикла.

Полный оборот в двухсотметровой баранке вакуумной камеры ворвавшиеся в нее частицы совершают за пять миллионных долей секунды, получая свое первое ускорение. Но могучий поток несущего их магнитного поля не идеален. Он все время довольно основательно перетряхивает их, и те, которые сбились с расчетной орбиты, отклоняются от нее все больше. Не попав в нужную фазу ускоряющего промежутка, тысячи частиц то и дело натыкаются теперь на стенки камеры, выбывая из дальнейшей сумасшедшей гонки по кольцу ускорителя.

Михаил Николаевич, конечно, не видит всего этого, так же как и те, кто находится возле ускорителя, ибо просто не существует пока таких приборов, с помощью которых можно было бы это увидеть. Но Холмский хорошо знает обо всем этом по расчетам, по личному опыту, по результатам своих и чужих экспериментов. Теперь все это как бы перед глазами у него, хотя в просмотровом зале по-прежнему темно, а из динамиков все еще слышится лишь шум работы ускорителя и вакуумных насосов, разряжающих его камеру до давления, в сотни миллионов раз меньше атмосферного.