Георгий Гуревич - Человек-ракета Страница 12

Коля повел их какими-то лестничками и чердаками, где плесневели и покрывались мохнатой пылью сломанные брусья, оборванные кони, клубки веревок от сеток, боксерские перчатки, которые когда-то нокаутировали чемпионов, и мячи, побывавшие в воротах сильнейших команд мира. Коля пренебрежительно отшвыривал ногами эти реликвии. За ним спешила Валя, гневно поддергивая оторванный рукав, а Игорь замыкал шествие, занятый непослушными ступнями и коленями.

Наконец Коля распахнул какую-то дверку, и, выйдя на свежий воздух, они услышали издалека крики восхищенных болельщиков, требовавших Человека-Ракету во что бы то ни стало, живого или мертвого.

Уже сидя в машине, Игорь спросил Валю:

- Куда ты меня везешь?

Валя помедлила с ответом.

- Я звонила Михаилу Прокофьевичу, чтобы сообщить о твоей победе, - наконец проговорила она. - Он просил привезти тебя. Ему нехорошо; и надо спеши потому что доктор говорит... доктор говорит... - Валя всхлипнула.

21.

Проводив Валю, Ткаченко в задумчивости остановился на пороге своей взбудораженной комнаты и прислушался к монотонному гудению печи. Звук не понравился ему. Кряхтя, он опустился на колени и полез под печь.

- Плоскогубцы надо, - сказал он себе. - Где-то были плоскогубцы.

Он посмотрел под кровать, опрокинул штатив с пробирками, кинулся вытирать, уронил большой сверток, и аптекарские пакетики веером разлетелись по полу. Старик схватился за голову.

- Порядочек у меня! - воскликнул он. - Ну вот рама. К чему здесь рама? Ах да, это в прошлом году я принес...

Он кликнул соседку, и вдвоем они вытащили раму на лестницу. Потом соседка решила расколоть ее на дрова. А доцент стоял рядом и давал советы, как держатть топор. Минут двадцать они провозились на лестнице. Соседка первая заметила, что пахнет гарью.

- Это озон, - возражал старик, - от электричества...

Он неторопливо возвратился в квартиру, открыл дверь в свою комнату и отшатнулся в ужасе.

С яркий свет струился из-под печи; проворные синие огоньки бежали по листкам записей и журналов; ровным светом горел спирт из треснувшей бутыли, разливаясь тихим сиянием по пианино.

Вдруг с треском раскрылась печь, плеснув струей огня. Раскаленная докрасна дверца повалилась на диван. Зашипела загорающаяся кожа. Разом вспыхнули занавески. Пламя взметнулось и забушевало по всей комнате, выталкивая круги черного дыма в коридор.

- Записки, мои записки! - воскликнул старик и, оттолкнув соседку, бросился в огонь.

* * *

И вот он лежит на чересчур длинной больничной койке, маленький, сморщенный, со

смешными желтыми кустиками опаленных усов. Темные несмываемые пятна на щеках. Кожу натянули острые скулы. Под ввалившимися глазами - глубокая тень; кажется, что она растет, заливает лицо, весь он погружается в черную тень маленький старичок и великий ученый.

Игорю очень стыдно, но он плачет, не скрывая слез. Ему так жалко этого старика, утром еще веселого, энергичного, а сейчас такого беспомощного! Может быть, Игорю жалко самого себя. Михаил Прокофьевич был его единственным другом - другом и руководителем.

- Надеждин... - шепчет Ткаченко, шевеля сморщенными веками.

- Я здесь, Михаил Прокофьевич. Вам лучше? - Игорь нагибается над подушкой.

- Ну как?

Игорь не сразу понимает вопрос.

- Ах, бег? Все в порядке: я выиграл.

- Хорошо! - шепчет ученый и, медленно высвободив руку из-под одеяла, передает Игорю обожженную, покоробленную тетрадь: - Возьми! Тут все подробно...

- Но зачем мне! - протестует Игорь. - Вы скоро встанете. Я помогу вам восстановить всё.

- Возьми!.. - настаивает Ткаченко.

Спорить и доказывать ему трудно.

Игорь берет тетрадь, и на пол вылетают из покоробленной обложки обрывки обгорелой бумаги. Игорь поспешно захлопывает тетрадь, но легкие, как тень, кусочки пепла долго еще кружатся в воздухе, медленно оседая траурной пылью на подушку и желтое лицо.

Старик вздыхает глубоко. Кажется, никогда не кончится этот вздох. Валя с ужасом глядит на бессмысленные глаза Ткаченко и тянет Игоря за руку.

- Это был мой единственный друг, - говорит Игорь. - Теперь у меня никого нет...

- А я? - спрашивает Валя.

22.

Однажды вечером. Несколько дней спустя, они сидели на скрипучем крылечке, во дворике, поросшем травой. Солнце заходило в дымке позади заводских труб, и небо было охвачено пожаром; обрывки облаков, вспыхивая, взметались малиновыми языками; ровно светились тяжелые, лиловые, раскаленные изнутри тучи, и окна горели сусальным золотом.

В первый раз за все эти дни - то печальные, то хлопотливые - они остались одни. Так хорошо было сидеть молча, любоваться закатом и быть беспредельно, бессовестно счастливыми, зная, что они рядом и любимы друг другом!

Валя вспомнила, как несчастна была она всего неделю назад, когда Игорь ушел с непонятными словами об обмане.

- Почему ты обманывал меня и скрывал все... И ушел, ничего не объяснив? Разве так делают?

Игорь тяжело вздохнул и сдвинул брови.

- Он хотел этого. Я дал ему слово ничего не говорить. Но теперь ты имеешь право знать. Я расскажу тебе все, с самого начала, с нашей первой встречи с ним... Помнишь, я звал тебя в театр на "Три сестры"? Но ты отказалась, и у меня остался лишний билет в кармане. Я так и хотел оставить пустое место рядом с собой, а потом думаю: "Нет, забыть ее надо!" - и у самого входа продал билет маленькому такому, усатому старику в каракулевой шапке.

Это и был Михаил Прокофьевич. И он ужасно раздражал меня: расселся на твоем месте, вертелся на нем, приставалл ко мне с разговорами о Чехове, о медицине, о науке вообще. И, только чтобы отвязаться от него, я сказал:

"Что ваша наука! Разве в ней счастье?"

"В наше время, - сказал он обиженно, - студенты уважали науку, верили в нее, жертвовали собой, производили над собой опыты".

"Ну что ж, - говорю, - ничего особенного! Если нужно, я всегда соглашусь на эксперимент. И не только я, а любой студент из нашего института".

Вот он и поймал меня на слове. Он предложил мне работать с ним и проверять его открытие. Я, конечно, согласился с большим интересом, и лыжный кросс, который я выиграл на другой день, был первым опытом...

Теперь о самой сути открытия... Тебе не надоест, Валя? Тут нужно говорить о физиологии.

Валя улыбнулась.

- Не эазнавайтесь, дорогой. Я такой же медик, как , и вы.

- Да, - вздохнул Игорь, - коллега! Михатил Прокофьевич всегда называл меня коллегой. Ну, слушайте, коллега... С чего начать? Начнем с самого начала.

23.

- Как работает наше тело? Что происходит в нем, чтобы оно могло вставать, садиться, подымать руки и ноги? Скажем, хочу толкнуть тебя. Чтобы сделать это, мне нужно включить в работу целый ряд мышц головы, шеи, торса, руки. Я не думаю о том, какие именно мышцы должны работать, хотя и сдал анатомию на пятерку и знал перед экзаменом латинские названия всех четырехсот мышц и двухсот восемнадцати костей. Прежде чем я разберусь, ты убежишь от меня. Мое сознание приказывает кратко: "Толкни Валю", и двигательные центры головного мозга, знающие анатомию лучше меня, сами рассылают телеграммы в нужные мышцы: одним - сократиться, другим - расслабиться, чтобы я мог поднять руку и толкнуть тебя.