Андрей Балабуха - Чудо человека и другие рассказы Страница 12

Старик подошел к Борису первым: от кого-то он узнал про коллекцию, и она заинтересовала его. На следующий вечер он нагрянул к Баржиным в гости.

— Знаете, Борис Вениаминович, — сказал он, уходя (это было характерной чертой Старика: всех студентов он знал по имени и отчеству и никогда не величал иначе), — очень получается любопытно. Сдается мне, к этому разговору мы еще вернемся. А буде мне попадется что-нибудь в таком роде, — обязательно сохраню для вас. Нет, ей-ей, золотая это жила, ваша хомофеноменология.

Он первым ввел это слово. И так оно и осталось: «хомофеноменология». Несмотря на неудобопроизносимость. Из уважения к Старику? Вряд ли. Просто лучшего никто не предложил. Да и нужды особой в терминах Борис не видел.

А жизнь шла своим чередом. Борис кончил биофак, — если и не с блеском, то все же очень неплохо, настолько, что его оставили в аспирантуре. А когда он, наконец, защитился и смог ставить перед своей фамилией каббалистическое «к.б.н.», — Старик взял его к себе, потому что сам Старик был теперь директором ленинградского филиала ВНИИППБ, то бишь Всесоюзного научно-исследовательского института перспективных проблем биологии, организации, в просторечии именовавшейся «домом на Пряжке». Нет-нет, потому лишь, что здание, где помещался филиал, было действительно построено на набережной Пряжки, там где еще совсем недавно стояли покосившиеся двух-трехэтажные домишки…

Старик дал Баржину лабораторию и сказал:

— Ну, а теперь — работайте, Борис Вениаминович. Но сначала — подберите себе людей. Этому вас учить, кажется, не надо.

Люди у Баржина к тому времени уже были. И работа — была. Потому что началась она почти год назад.

В тот вечер они со Стариком сидели над баржинской коллекцией и рассуждали на тему о том, сколько же абсолютно не используемых резервов хранит в себе человеческий организм, особенно мозг.

— Потрясающе, — сказал Старик. — Просто потрясающе! Ведь все эти люди абсолютно нормальны. Во всем, кроме своей феноменальной способности к чему-то одному. Это — не патологические типы, нет. А что, если представить себе все эти возможности сконцентрированными в одном человеке, этаком Большом Бухарце, а? Впечатляющая была бы картина… Попробуйте-ка построить такую модель, Борис Вениаминович…

Звонок.

Баржин задвинул ящики картотеки, вышел из чулана, погасил свет. Звонок повторился. «Ишь, не терпится кому-то, — подумал Баржин. — И кому, главное?»

За дверью стоял Озол. Если кого-либо из своих Баржин и мог сейчас принять, то именно Озола. Или — Муляра, но Муляр где-то в Крыму. Ведь оба они не были сегодня в лаборатории, они — «внештатные».

— Привет! — сказал Озол. — Между прочим, шеф, это — хамство.

— Что — это? — удивился Баржин. Он никак не мог привыкнуть к манерам Озола.

— Чистосердечное раскаяние облегчает вину, — мягко посоветовал Озол. Потом прислушался: — У вас, кажется, тихо? Ну да в любом случае, разговаривать на лестнице — не лучший способ. — И прошел в квартиру; не раздеваясь, заглянул в комнату: — Неужто я первый?

— Первый, — подтвердил Баржин. — И, надеюсь, последний.

— Не надейтесь, — пообещал Озол и спросил: — Чем вы боретесь с ранним склерозом, Борис?

Тем временем он разделся, вытащил из портфеля и сунул в холодильник бутылку вина.

— Что вы затеяли, Вадим? — спросил Баржин.

— Отметить ваш день рождения.

Баржин крехнул.

— Нокаут, — констатировал Озол. — Вот они, ученые, герои, забывающие себя в труде…

— Уел. — сказал Баржин. — Ох и уел ты меня, Вадим Сергеевич! Ну и ладно, напьемся. «…Камин затоплю, будем пить…»

— Цитатчик, — грустно сказал Озол. — Начетчик. Как там еще?

«Знает он или нет, — размышлял Баржин. — Похоже, что нет. Но тогда почему не спрашивает, чем сегодня кончилось? Выходит, знает. Черт бы их всех побрал вместе с их чуткостью и тактичностью!»

— Кстати, шеф, заодно обмоем маленький гонорар, — скромно сказал Озол.

— Что?

— «Сага о саскаваче».

— Где?

— Есть такой новый журнал, «Камчатка» называется. В Петропавловске. Случайно узнал, случайно послал, случайно напечатали… Бывает!

— Поздравляю!

— Ладно, — буркнул Озол. — Поздравлять после будете. Потом. А пока — накрывайте на стол. Ведь сейчас собираться начнут. Не у всех же склероз. А я займусь кофе. Что у вас там есть?

— Сами разберетесь, — сказал Баржин.

— Разберусь, естественно. — Озол скрылся в кухню, и вскоре оттуда раздался его страдальческий голос: — И когда я научу вас покупать кофе без цикория, Борис?

«Знает, — решил Баржин. — Конечно, знает. Ну и пусть». Почему-то ему стало полегче, — самую малость, но полегче.

Озол-таки знал.

С самого утра у него все валилось из рук. Даже правка старых рукописей, — работа удивительно интересная, которой он всегда вводил себя в норму, — и то не шла. Он пытался читать, валяются на диване, курил… С четырех начал дозваниваться в лабораторию — тщетно. И только около семи ему позвонил Гиго.

Итак, первая попытка оказалась неудачной. Плохо. Но и не трагедия.

— С шефом здорово неладно, — сказал Гиго. — Я, конечно, понимаю, ему тяжелее всех нас, но… Он даже не попрощался ни с кем. Я такого не помню.

Ну, конечно, — это же Баржин, «счастливчик Баржин», не знавший еще ни одного поражения, а когда накапливается такая инерция удачи, — первый же толчок больно бьет лицом о лобовое стекло.

— Ладно, — сказал Озол. — Это поправимо. Кстати, ты не забыл, что шеф сегодня именинник?

— Но он никого не приглашал…

— Я приглашаю, — Озол повесил трубку.

Ему не нужно было напрягать воображения, чтобы ясно представить себе, как все это происходило: Озол хорошо знал и обстановку, и людей.

…Яновский увел Перегуда в физиологическую экспериментальную. Перегуд сел в кресло — большое, удобное, охватывающее со всех сторон кресло энцефалографа; под потолком начала мерно вспыхивать — три раза в секунду — лампочка; заунывно запел усыпляющий сигнал. Профессиональным, чуть театральным жестом Яновский поднял руку… Зойка с Лешкой и Борей-бис замерли в машинной, куда подавалась информация со всех налепленных на Перегуда датчиков. У дверей наготове стоял Зимин — на случай экстренной медицинской помощи, хотя представить себе ситуацию, в которой такая помощь могла бы понадобиться, довольно трудно — слишком проста схема эксперимента. Баржин заперся в своем кабинете. Гиго мягкой походкой горца прогуливался по коридору, где толкалась молодежь из обеих экспериментальных групп.