Генри Олди - Кукольник. Куколка. Кукольных дел мастер Страница 13

— Вы желаете ожидать хозяина в холле?

По мере того как лицо портье приобретало страдальческое выражение, настроение у директора «Вертепа», напротив, заметно улучшалось.

— Ага. Желаем. Всем сердцем.

— Табор-р-р! Кошмар-р-р! Р-р-разор-р-рение! — возопил ушлый попугай.

На сей раз имплантат был прав, как никогда. Тарталье не надо было оглядываться, дабы выяснить, что творится в холле за его спиной. Он и так это знал. «Табор» они репетировали много раз.

— А не мог бы великодушный баас…

— Не мог. Сдается мне, я еще стребую с вашего клоповника неустойку. Поминутную. — Лючано демонстративно посмотрел на часы. — Плюс компенсация морального ущерба. Очень большого ущерба, причиненного моей высокой морали. Вы даже не представляете, как она чувствительна, мораль Лючано Борготты…

Он развернулся спиной к пепельно-бледному портье и пошел к окну, отметив по дороге, что «Вертеп» зря времени не терял. Театр ухитрился занять все пространство холла целиком, блокировав входную дверь намертво. И багажа, казалось бы, всего-ничего — а вот поди ж ты!

Талант, как говорится, не пропьешь!

Завалы распотрошенных сумок и рюкзаков перекрыли все стратегические направления. Меж завалами по холлу деловито сновали люди, занятые важными делами. Гришка, не торопясь, переодевался, начав с носков, которые демонстративно развесил на подлокотниках кресла. Сейчас он искал в бауле «запаску», вывернув наружу гору кальсон, рубашек и носовых платков. Анюта с Оксанкой с упоением наводили красоту, разложив вокруг себя целую коллекцию дешевой косметики. Степашка курил на редкость вонючую самокрутку, сосредоточенно пуская в потолок густые кольца дыма — ими он целился в датчик противопожарной сигнализации. Софка костерила «дымаря» последними словами, но тот не реагировал. Никита извлек пакет селедочных чипсов и громко хрустел лакомством, угощая Емелю и Наталку. Крошки сыпались под ноги, распространяя мощный рыбный дух. В качестве благодарности за угощение Емеля травил бородатые анекдоты, от которых «Вертеп» взрывался лошадиным ржанием.

Усиливая творившийся бардак, вокруг кукольников приплясывал верткий вудун, продавец сувениров, выскочив из-за прилавка. Он арендовал в холле гостиницы место для торговли и был рад столпотворению.

— Амулета! Джу-джу! Настоящий йама-ванга! Совсем дешево, ахмар суншук! Лучший нигде нет. Бьянга хоро амулета…

Торговец верещал на жуткой смеси унилингвы с местным наречием, потрясая связками звенящих цепочек. На цепях, словно прикованные чудовища, десятками болтались амулеты: миниатюрные, покрытые лаком черепа, «кровавые алмазы», оправленные в фальшивое серебро, когти и зубы каких-то жутких тварей, «вынутые следы» неведомых науке зверей, сушеные фаллосы мангабеев, жуки-колофонги…

— Зря стараешься. У них все равно денег нет, — осадил торговца Лючано.

— У бваны есть? Деньги есть?

— У бваны есть. Но бвана с тобой не поделится. Бвана очень жадный.

— Джу-джу! Спасать, лечить! На счастье!

— Бвана здоров, весел и удачлив. Все, разговор закончен.

Видя полное равнодушие Тартальи к своим стараниям, вудун увял и вернулся за прилавок. Тем более что на его прилавке предприимчивый Васька уже установил походный кипятильник и как раз прилаживал к нему ладанку с вехденской «искрой». Продавец с возмущением замахал на Ваську руками, требуя убрать кипятильник. Васька показал ему шиш и начал препираться.

Пройдя к окну, Лючано раздвинул жалюзи. Над головой тихо гудел ионный кондиционер, овевая разгоряченное лицо прохладой.

— Тарталья, слышь, чего скажу… С какой радости они вас то «бваной» зовут, то этим… «баасом»?

Ну конечно, Степашка. Молодец, заметил. Наблюдательный.

— А ты вспомни, кто меня звал и где. Глядишь, сам догадаешься.

Тарталья глянул на несчастного, замученного перелетом Степашку и смилостивился:

— «Баас» — это вроде «господина». Уважительное обращение. Так меня таможенник звал. И портье. У вас на Сечене как извозчик к господину обращается?

— Ну… Барин.

— Верно. Вот местный извозчик и меня не господином, а барином величал. «Бвана» — это по-ихнему навроде «барина», — доступно разъяснил Лючано. — Понял?

— Понял, бвана! — гаркнул Степашка, ухмыляясь.

Кто-то хихикнул. Кажется, Софка. Но Лючано не обратил на смешок внимания. Его куда больше заинтересовало другое: то, что творилось на противоположной стороне улицы.

На веранде одноэтажного домика, стилизованного под хижину, который располагался между лавкой «Чудо-эликсиров» и крохотным кафе на четыре столика, танцевал человек в свободных белых одеждах. Босые ноги двигались, повинуясь ритму, слышному лишь танцору, неся тело по сложным, причудливым траекториям: круг, спираль, извилистые восьмерки… Руки жили своей, отдельной жизнью, плетя вокруг тела невидимый кокон, извиваясь подобно водорослям или щупальцам спрута.

Казалось, руки ощупывают пространство в поисках выхода — и не находят.

Глаза танцора были закрыты. «Он в трансе, — догадался Лючано. — Похоже, плясать начал еще внутри дома. Вон дверь открыта. Как бы с веранды не свалился…»

— Помогите! Кто-нибудь! — налетел истерический женский крик. — Люди!

В дверях гостиницы возникла растрепанная белокожая дама, явно туристка.

— Помогите!

Лючано почувствовал движение за спиной. Просочившись между завалами, рядом стоял портье. Он с ленивым любопытством глядел на танцора из-за плеча Тартальи.

— Что это с ним?

— Одер-р-ржание! — охотно сообщил какаду.

— Лоа застрял, — уточнил портье, пожав плечами с вселенским равнодушием. — Наш брат впустил в себя чужого Лоа, а Лоа им овладел. Теперь Лоа хочет выйти, но не может.

— Конечно, дурак, — согласился с имплантатом портье. — Бездельник, неуч. Бокор Матембеле уехал по делам, продлить аренду хижины, а наш брат остался за бокора. Решил тайком от старика подзаработать деньжат — и не справился. Бывает. Часто бывает. Хочешь заработать, а тебе гадят в калебас…

Портье покосился на «табор», продолжавший бесчинствовать, тяжко вздохнул и, не дождавшись реакции от Лючано, продолжил:

— Опытный бокор, такой, как Матембеле, он пациенту — родной отец. Он Лоа пациента в себя принимает, своим Лоа чистит, глянец наводит и обратно возвращает. Всю дрянь огнем палит, дымом выводит. О, Матембеле! А наш брат… — он с презрением фыркнул, имея в виду танцора. — Ученик, мохоро-дунда.