Александр Щербаков - Суд Страница 13

- Насколько я понимаю, нет, - растягивая слова, сказал асессор. Речь идет не о личной мести, а о принципиальном осуждении образа мыслей и действий. Я правильно понял?

- Не знаю. Понимайте как хотите, - ответил тощий.

- Я скажу так, - отозвался О'Ши. - По-моему, этот человек прав. Мы не можем отклонить его претензий, заявив, что не хотим быть участниками самосуда. Среди нас есть официальный правительственный чиновник. Я имею в виду шерифа. По вашим законам, если в отсутствие судьи среди населения возникает необходимость в срочном разбирательстве, любой присутствующий на месте правительственный служащий обязан принять на себя судейские функции. Не назову вам параграфа и статьи, их назовет вам Хадбалла, он обязан это знать. Вот мы и есть население, а шериф - тот самый служащий, который обязан стать судьей. Требование допрашиваемого законно, и я, как гражданин, буду настаивать на его исполнении.

- Но ведь шериф ранен! - возразил асессор.

- И тем не менее он - власть. Наше дело - представить ему свои претензии, его дело - решать, как с ними быть. Какой репортаж, асессор, а? Какой репортаж!

"С шансами быть посмертным", - висело на языке у асессора, но он зажмурился, тряхнул головой и сказал:

- Я не убежден, что у нас нет другого выхода.

- Это ваше право, - заявил О'Ши. - У каждого свой долг и права. Асессор, но вы же сами показали нам пример верности долгу, ведя допрос, вместо того чтобы искать канализационную трубу, по которой мы могли бы выбраться отсюда! Более того. Я уверен, что ваше предложение высказаться очень способствовало тому, что пострадавший сформулировал свою позицию и требование. Ведь так? - обратился он к тощему.

- Я сказал то, что думал, - ответил тощий. - И от своих слов не отступаюсь.

- И по сути дела, асессор, вы же не можете сказать, что претензия пострадавшего не обоснована! - заключил О'Ши.

- Скажите, Луща, вы когда-нибудь с кем-нибудь судились? Вы представляете себе, что это такое? - спросил асессор.

- Нет, - ответил тощий.

Асессор кивнул.

- Я так и думал, - сказал он. - Вы, конечно, вольны поступать, как пожелаете, но мой вам совет, совет соотечественника: не лезли бы вы сейчас в это дело.

- Вы полагаете, что наш жизненный подвиг должен быть завершен содействием вашим трудам? - ехидно спросил О'Ши.

- Я полагаю, что пора будить Ван Ваттапа, чтобы он проследил за состоянием Дрона Лущи и шерифа Хадбаллы, - ответил асессор.

- Дрона Лущи, которого сами же насадили на крючок и опустили во тьму, чтобы посмотреть, чьи там челюсти клацнут? Асессор, да вы гуманист! укоризненно сказал О'Ши.

Ему легко говорить!

4

Асессор сощурился в темноте, головой потряс, но приторное сновидение не сплывало, липло к памяти, словно патока к рукам. Открывает он платяной шкаф, и перед ним - щит управления. На нем две кнопки: черная и красная. Но щит - за стеклом, до кнопок не достать. Надо найти лом, разбить стекло, и завращается бетонная пробка. Она лежала тут же в шкафу - такая шершавая чушка. Асессор поднимал ее, оборачивался, чтобы показать самому же себе, другому себе, стоящему за спиной и не дающему лома. И словно переливался в этого другого себя, требовал, чтобы ему еще раз показали, а лучше он посмотрит сам. И шагал к шкафу, и все повторялось сначала, повторялось несчетное число раз - от этой несчетности было душно, тягостно...

Эк пробирает. Того и гляди, сорвешься и начнешь метаться по темным этажам в поисках выхода. Метаться неистово, однообразно и безуспешно, как зверь в клетке. Зверь, который, как тебя убеждали, стоит далеко позади по своему умственному развитию. Н-да, обстановочка!..

А ведь он в автобусе. Спит в автобусе на кресле, и все тело ноет от сидячего сна, ноет так, что больше не заснуть.

Он вздохнул, нашарил кнопку под окном, нажал, и стекло посветлело, стал виден тускло освещенный зал, серые складки пыли на грубо беленной неровной стене... Тишина.

Не получалось с людьми. Кабы рассадить их по одному, дать каждому дело, а самому бдеть да обходить их с душевным разговором, - сорок восемь часов, назначенные Ван Ваттапом, тихо-мирно прокатились бы. И за это время сложилась бы основа, ну, не понимания, так хотя бы взаимной терпимости. Что будет дальше, неведомо, но легче бы пошло...

Не было ни сил, ни придумки на такой распорядок.

Разбуженный Ван Ваттап, цедя туманные и односложные ответы на вопросы, спешил к шерифу. Минут сорок в препараторской длилось нечто вроде чернокнижного действа. Потом шерифа, словно спящую царевну, увозили в докторский будуар, с Ван Ваттапа градом катил пот. Он уныло твердил, что должен отдохнуть, плелся в "двадцатку", окидывал взглядом дисплеи и самописцы, делал одно-два переключения и в изнеможении рушился на топчанчик в дежурке, требуя, чтобы его заперли. Это уже повторилось трижды. В первый раз это хоть как-то заслуживало доверия, но чем дальше, тем больше походило на комедию. Или на коварную дипломатию: оттянуть события любой ценой, а там видно будет.

Тощий, выговорившись, ослабел, начал клевать носом. О'Ши, наоборот, понесло. Он говорил, говорил, говорил, начал повторять одно и то же. Наконец сам заметил это, осекся и надолго затих. Тогда асессор предложил дежурить вдвоем: сначала дежурят он и О'Ши, потом тощий, отдохнув, подменяет журналиста, а тот, в свою очередь, подменит асессора. Каждый четыре часа дежурит, а потом два часа отдыхает. Тощий согласился, как за соломинку схватился, и побрел спать в комнату Нарга. О'Ши попытался осмыслить систему - не получилось, попробовал сострить по этому поводу не получилось, промямлил: "Вам лучше знать, асессор. Это у вас в крови" и замер, тупо разглядывая щит.

Потом проснулась Джамиля. Вернее, асессор растолкал ее, велел привести себя в порядок и отвел в кабинет. Завидя "молодую красивую даму" (Джамиле на вид было года двадцать два, а насчет красоты уж всяк по-своему судит), О'Ши оживился, вспомнил, что галантен и блестящ. Но Джамиля глядела волком, говорила крикливо и злобно. О'Ши мигом сник, асессор легко спровадил его отдыхать, а сам, сражаясь с Джамилей, словно обрел второе дыхание. Даже докучливый голод позабылся.

Он кратко объяснил Джамиле, кто они, зачем сюда пожаловали и в каком положении оказались.

Джамиля хмыкнула.

- Чуткий слух, тонкий нюх, зоркий глаз! Жаль, я вас всех разом не перестреляла. Воздух чище был бы.

- Это мы тут начадили - не продохнуть. Правда? - подхватил асессор, кивая на щит. - Откуда шер-ханиё?

- А вам какое дело?

- Знакомое снадобье. Один большой учитель им сопляков морочит. На прощание.

- Лжете!

- Лгу? А кого отсюда в разгар концерта, как малое дитя, в постельку унесли? Вы меня, людоеда, или людоед вас, паиньку?

Джамиля промолчала. Крыть-то нечем...