Виктор Колупаев - Жилплощадь для фантаста Страница 13

- Конечно. Нуль-упаковка - сложное, а квартира - простое.

- Должны же ведь понимать, что у всех, кто работает, есть свое рабочее место. А у писателя оно дома! Дома! Ему, кроме жилплощади, бумаги да ручки, больше ничего не надо.

- Как не надо?

- Ну, это другое. Вдохновение, работоспособность и прочее. Но писать-то, писать где?! На кухне пишешь? По ночам?

- На кухне, - согласился я. - Тут ничего поделать нельзя. Конечно, тещин храп загонит меня в психолечебницу, но уж там и отосплюсь... Это что-то ужасное - храп. Камера пыток. Интересно, была или нет в средние века пытка храпом? Мне почему-то кажется, что была. Никому не выдержать.

- Уж не потому ли ты и про камеру пыток написал?

- Может быть. Не знаю. Написал и все. Это снимает напряжение. Напишешь, как мучили человека и вроде самому легче станет. Не один ты такой. Только если я и пишу что ужасное, то только про себя, про Федю Приклонова, то есть. Да был, был такой Федор Михайлович Приклонов. Казань брал. В опричнину попадал. А что дальше - неизвестно. Отделали или отпустили. В "Ономастиконе" Веселовского сначала прочитал. Есть там упоминание о Приклонове. А потом уж и временем этим стал специально интересоваться. Но все рука не поднималась. Не хватало чего-то. А вчера вот заснуть никак не мог, встал да и написал.

- И продолжение будет?

- Теперь, раз начал, будет. Я его сквозь время хочу протащить. И в настоящее, и в будущее.

- А почему их там у тебя три?

- Сам еще не знаю. Но почему-то получилось три.

- А с Главным распорядителем абсолютными фондами все так и оставишь?

- Что значит - оставишь? Я ничего не брал, так и оставлять нечего.

- У вас, писателей, все на заметке. Где-нибудь да и вставишь.

- Возможно. Ручаться не могу.

Да что тут ручаться?! О той истории, которая произошла со мной, я писать не хотел. Противно было. А вот о другой... Я ведь мог, мог выдумать Геннадия Михайловича! Так вот о том, другом Главном распорядителе я действительно хотел написать. У меня уже и сюжет был в голове. Собственно, он начал складываться еще там, в приемной, когда меня привезли на "Волге". Этот рассказ я не чувствовал в виде точки. Он складывался по частям, по следам событий, по отпечаткам событий в моем сознании. Рассказик должен был получиться веселым и безобидным. Я знал, что писать про Главного распорядителя абсолютными фондами реалистический рассказ не стоило. В моих глазах Главный распорядитель был нетипичен.

- Я тебя вот еще о чем хочу спросить, - сказал Афиноген. - В твоем рассказе в нашем времени оказался другой Приклонов?

- Пожалуй, что так, - согласился я.

- Почему, пожалуй? Ты же ведь писал рассказ, тебе и знать! Так тот или не тот?

- Скорее всего не тот.

- Нашего-то Приклонова в кандалы не заковывали?

- Нет. На дыбу поднимали, а в кандалы - нет.

- А почему же ты, Федор Михайлович, в кандалах оказался?

- Ну вот. И ты туда же... Производственная травма. Да и не травма даже, а так, пустяк, даже в санчасть не обращался.

- А железка?

- Что железка?

- Откуда цепь с кольцом взялась, Федор Михайлович?

- Придумал.

- Та-ак... А почему Валентина Александровна вдруг в каком-то НИИ оказалась? Она ведь, кажется, в Политехническом работает? Преподавателем...

- А в рассказе она в НИИ работает. Это ведь все-таки рассказ, а не хроника жизни нашей семьи.

В большой комнате началось какое-то движение. Загремел таз. Торопливо пробежали в коридор Ольгины подруги.

- Федя, - открыла дверь кухни Валентина, - "Скорую" опять вызывать надо. Маме плохо.

- Сейчас, - ответил я. И Афиногену. - В автомат бежать надо.

- Пошли. Позвоним. Да и домой мне пора. А ты, Федор Михайлович, как-нибудь заскочи ко мне на днях. Дело есть.

- Ведь сколько раз говорила, - сказала Валентинам - попроси в писательской организации, чтобы тебе телефон поставили.

- Телефон! Еще чего захотела. Хм... Телефон. Не так-то просто.

- А бегать по автоматам легче?

Пелагея Матвеевна сидела на диване, закрыв лицо мокрым полотенцем, по которому в таз ручьями бежала кровь. Кровь шла из носа. Вот уже с месяц, как только началась очередная эпопея с квартирой, иногда по нескольку раз в день случалось это.

- Да не надо "скорую", - донеслось из-под кровоточащего полотенца. Каку холеру ее вызывать.

- Я все же вызову, - сказал я.

Соседка уже ушла. Дочь и жена суетились возле Пелагеи Матвеевны. Подруги, распрощавшись, выскочили на лестничную площадку.

Я вызвал "скорую", вернулся в квартиру, сообщил, что машина вот-вот придет, и снова вышел, чтобы встретить врача.

Афиноген ждал меня внизу. По его лицу было видно, что он что-то хочет сказать мне. Но тут подошла "скорая".

Врачи сделали, что могли, и уехали. Ничего непоправимого в тот вечер не произошло. Потекла, потекла у старухи кровь из носу, да и перестала.

7

Черт дернул меня начать писать. Но потом я об этом перестал жалеть. Писать было интересно. Когда я говорю: придумал, то на самом деле я ничего не придумал. На самом деле все так и было, есть или будет. Ну, а если и не будет, то не беда, я придумаю что-нибудь еще.

Первый рассказ я начал писать по картинкам. Журнал "Техника-молодежи" предложил конкурс по рисункам, иллюстрациям, на которых было изображено все, что могло встретиться в фантастических романах: пришельцы, звездолеты, дельфины, египетские пирамиды, непонятные статуи (каменные - решил я про себя) и люди. Впрочем, они вполне могли быть пришельцами. Я тогда еще не знал, что все, что я напишу, все было, есть или будет, но почему-то сделал все "наоборот". Каменные статуи стали у меня разумными существами, люди -кибернетическими машинами, и дальше все в таком же духе. Рассказ я писал девять месяцев, по одной строке в день. Мне жалко было зачеркивать уже написанное, и я ничего не зачеркивал. Рассказ я назвал "Почти как люди?" Вру, вернее, ошибаюсь. Рассказ назывался: "Не только нам подобные..." Оказалось, что такие рассказы уже писали и до меня. Я впервые был потрясен волшебной силой фантастики.

Теперь-то я уж точно знаю, что придумать, чего бы не было, нет или не будет, невозможно. Но тогда я этого не знал и написал еще пятьдесят рассказов. Начиная с десятого, я тратил на рассказ уже от одного дня до трех. И это не потому, что я стал быстрее водить пером по бумаге. Я просто немного наловчился. Рассказы мои никто не печатал. Рассказы мои никто из редакторов и рецензентов даже не читал, потому что они не были фантастическими. Но я-то писал фантастические, даже научно-фантастические!

Писать мне нравилось, но тематику я решил изменить. Со звезд я свалился на Землю. У меня в это время впервые возникла еще смутная догадка, что ничего нельзя придумать. Но окончательно я еще этого не почувствовал. Я стал писать о том, что хорошо знал, о самом простом, обыденном, о том, словом, что каждый видел тысячи раз. Мои рассказы стали называть фантастическими. Я не возражал, потому что меня не спрашивали. А если бы и спросили, я все равно бы не возразил, хотя уже почти знал, что ничего придумать нельзя.