Александр Щеголев - Инъекция страха Страница 13

Андрей вернулся в спальню, уверенный, что все кончилось, лег на двуспальную супружескую кровать и… Заснуть он так и не смог.

А ведь Саша угрожал, причем, осмысленно, трезво! Какую «кражу» он имел в виду? Неужели — ту? Но чем в той истории можно угрожать?! Мысль снова завертелась волчком. И Андрей завертелся, стремительно потея под пуховым одеялом. Да, была кража, так давно, что пострадавшая семья благополучно об этом забыла. В минувшем марте. Если отсчитать в обратную сторону три сезона: осень, лето, весна, то получится — ровно девять месяцев назад. Очень символично — «девять месяцев»… И монета существовала, но ведь никто этого не скрывал. «Про монету, — говорит, — я тоже знаю…» Ну и что, все знали. Какой смысл вкладывал Саша в свой зловонный портвейный шепот? Псих, он и есть псих.

Монета хранилась у родителей, выполняя роль семейной реликвии. В каждой семье должна быть реликвия, и в этой была. Вероятно, ценная, хотя никто с ней специально не определялся. Бабуля, пока была еще жива, показывала ее какому-то специалисту из отделения нумизматики в Эрмитаже. Посторонних туда не очень-то пускают, только по пропускам, но бабуля, естественно, проникла. Без приглашения, без какой-либо самой завалящей рекомендации, прямо с улицы — сокрушительная была женщина, мир праху ее. «Бабуля» — это бабушка по папиной линии. Или иначе «Баба Уля», потому что имя носила такое забавное, как в романах — Ульяна. (По маминой линии, к сожалению, родственников не сохранилось, война и блокада над этим поработали.) Так вот, баба Уля нашла специалиста и проконсультировалась. Сказали ей немного: монета, мол, немецкая (это было и так известно), семнадцатый век, вероятно, особого выпуска, посвящена Вестфальскому мирному договору, если судить по дате «1648» и по латинской надписи «DOMINE CONSERVA NOS IN PACE», что означает «Господи, сохрани нас в мире».

Монета, мол, редкостно сохранилась, просто идеально, степень сохранности можно оценить как высшую. Термин даже такой есть — «зеркальный блеск». Никаких дефектов, значит, и, кроме того — из первой сотни отчеканенных экземпляров, которые по особенному должны блестеть. Что касается ценности данного экземпляра, то этот вопрос нуждается в специальном изучении. И вообще, — огорчили бабулю, — что-то конкретное можно сказать, только перелопатив кучи спецлитературы с целью отыскать аналоги. «Так что не оставить ли вам, милая дамочка, вашу реликвию у нас, и не извольте волноваться, все под расписку, с возвратом…»

Специалист, который тоже был дамочкой, долго семенил позади удаляющейся бабы Ули, умолял повторить ее имя и фамилию и обязательно, всенепременно придти завтра. А та была уже полностью удовлетворена. Потому что наглядно убедилась: семейная реликвия действительно имеет ценность, не подделка, ВЕЩЬ. И никуда больше не пошла.

И сын ее с невесткой (то бишь родители Андрея), в свою очередь, никуда с монетой не ходили. Зачем? Лежит себе, и пусть лежит. Все равно ведь продавать не будем, поэтому ее ценность в денежном выражении знать совершенно ни к чему. А если консультироваться направо-налево, то наверняка вляпаешься в какое-нибудь дерьмо — это очевидно. Показывали диковинку гостям и знакомым, рассказывали на работе, хвастались в узком кругу дилетантов— обывателей, и достаточно. Дед (муж бабы Ули), тот вообще никогда и никому из посторонних не говорил о существовании монеты. И всему семейству строго— настрого запретил разевать на эту тему рот. Наверное, боялся, что дойдет слушок до компетентных органов, а уж <органы-то> смекнут — если хранишь дома немецкие деньги, неважно, что средневековые, значит, враг народа. Пуганый был старичок, хоть и дошел в Отечественную до Берлина. Пока он не умер, требование его выполнялось, но потом, когда не стало деда, — «оттепели» всякие пошли, «застой», ума у людей совсем не осталось. Вот и жена его верная не послушалась, потащилась в Эрмитаж консультироваться.

Собственно, монету привез дед. Из Германии, в качестве военного трофея. Рассказал, что ему один фриц подарил, которого он от смерти спас. В Глогау, небольшом таком городишке, который когда-то был крепостью. У этого фрица якобы было много разных монет, он оказался из династии знатных чеканщиков — родом из Байрейта. В его родном городе сохранился монетный двор, местная достопримечательность… Хотя кто его знает, как там на самом деле получилось. Байрейт (тьфу, не выговорить) был в западной оккупационной зоне, а Глогау — в нашей, советской. Может, «спасти от смерти» означало, что фрица просто-напросто пожалели и не застрелили? Может, вообще его не спасли, а как раз наоборот — после чего поделили добычу среди всего взвода? Так или иначе, но подарок получился со смыслом. Вестфальский мир, окончание Тридцатилетней войны — это точка отсчета, с которой началась новая Германия, это символ возрождения германского духа. Немец-чеканщик, очевидно, прекрасно понимал, что он дарил русскому солдату (если, конечно, был в тот момент жив). Вот такая красивая история. Настоящая семейная легенда, пригодная для развлечения редких гостей.

Впрочем, красота осталась в прошлом, а в настоящем — только досада. Была монета, и нет монеты. Кража.

Этой ли кражей пытался угрожать Саша? А какой еще?

Итак, в марте: кто-то вошел к родителям в квартиру, когда хозяева отсутствовали, будто знал, что никто не помешает, открыл дверь легко и свободно, будто обладал ключом, взял только монету, ничего, кроме монеты, причем, не искал ее, шаря по шкафчикам и ящичкам, а просто взял и ушел. Неужели кто-то из своих — друзей, знакомых или родственников? «Боже, какая пошлость!» — говорят в подобных случаях интеллигентные люди. Грязь.

Во всяком случае, милиция именно так и решила, что инцидент исключительно внутрисемейный. Пусть они сами друг с другом и разбираются, здраво рассудил перегруженный работой капитан из районного отделения. Фамилия оперуполномоченного, на территории которого находилась родительская квартира (Кировский район), была Кивинов — Андрей запомнил, потому что несерьезная какая-то фамилия, книжная. Так что прав был Саша, упомянув об отказном деле. Но ведь от друга Саши, кстати, тогда ничего и не скрывали! Наоборот, Андрей звонил ему, советовался, как правильно вести себя с равнодушными, ненавидящими работу ментами! А он, видите ли, "специально нашел милицейский «отказник», параноик чокнутый. Очевидно, пьяный блеф, чисто гебешная привычка — по поводу и без повода намекать, что «нам все известно».

Кивинов, впрочем, ничего был оперуполномоченный, не похож на обычного мента — интеллигентный, вежливый. Да, его рука не дрогнула, выписывая сакраментальную фразу: «В возбуждении уголовного дела отказать», но возмущенным потерпевшим потом объяснили, что по-другому и быть не могло. Не потому, что опер плохой, опер как раз хороший, лучший на всей улице Стачек, а просто работа у них такая…