Сергей Герасимов - Эпоха игры Страница 13

– А зачем был приглашен я?

– Дело в том, что Остров Воскресения есть средоточие всего лучшего на Земле, поэтому будет правильно, если лучшие и известнейшие люди планеты посетят нас и примут нашу веру.

– Я не могу причислить себя к лучшим или известнейшим людям планеты.

– Нами прочитано все, что писали о вас газеты.

– Вы меня пока не убедили. Мне все еще не хочется принимать вашу веру.

– У вас нет другого выхода. Если вы не примете веру, вы просто умрете, как и любой грешник, и умрете скоро. Я приглашаю вас посетить богослужение завтра, в одиннадцать утра, в церкви Святого Взока.

– И если я приму вашу веру?

– Вы станете подобны нам, вначале душой, потом и телом. Вы будете вечно молоды и счастливы. Многие великие люди уже прошли через это. Первое приглашение было еще учеником Святого Взока.

– Тогда, может быть, я сейчас беседую с Жанной д'Арк или с королевой Викторией?

– Может быть. Но вы никогда не узнаете этого. Приобретая вечную молодость, мы забываем все о нашей прошлой жизни. И тело, и душа теряют одежды греховной суеты и приходят в совершенную форму.

– Жаль.

– Чего вам жаль?

Я не отвечаю. Я смотрю вдаль через перила балкона. Женщина с девочкой поворачиваются, увидев кого-то; они поворачиваются одновременно и совершенно одинаково, выражение их лиц тоже меняется одинаково. Кажется, что и кукла смотрит таким же заинтересованно-стеклянным взглядом.

Если я угадал правильно, то мои шансы на жизнь не велики. Мне еще нужно увидеть Керри, хотя бы раз. Когда приближается конец, мы становимся сентиментальны.

21

Церковь Святого Взока – обычное каменное строение, от зданий по соседству оно отличается лишь большими размерами. На Острове не любят роскоши, показной красивости, украшений, мишуры; на Острове никто не пьет вина, здесь вообще нет денег. Некоторые необходимые для жизни предметы сюда привозит судно. Оно приходит раз в месяц или около того.

Я слушаю богослужение. В руках у меня сборник гимнов, напечатанных по-английски и на местном языке. Если судить по текстам, то ни Петрарка, ни Данте Остров не посещали. Правда, музыка красива. Я не пою вместе со всеми, а лишь шевелю губами. Где-то за моей спиной то и дело вырывается из хора и взлетает у темному потолку восторженный женский голос, прекрасное сопрано. Поющие совершенно серьезны. Гимн благословляет кого-то за что-то и благодарит за святое причастие.

Пение закончено. На кафедру выходит священник. Он одет так же, как и все. Возможно, он и не священник вовсе; эта странная вера мне совсем не нравится. С ним двое помощников, они раскладывают на тарелочках хлеб, молятся, став на колени.

Я вдруг вспоминаю свою мечту найти остров, еще не растленный эпохой материи. Вот, пожалуйста. Можешь даже присоединиться к компании. Нет, не хочется. Я человек эпохи игры. Я не принадлежу этому миру.

Эпоха веры уже прошла, оставив навсегда свой след в каждом из нас.

Крепости духа строятся медленнее, а разрушаются быстрее, чем крепости земные. Но их невозможно разрушить до конца, всегда что-то остается.

Человечество должно было пройти через веру, так или иначе. Дикие племена, которые не боялись ничего на земле, потому что на земле не было ничего более страшного, чем они сами, – эти люди могли подчиняться только неземному владыке. Единственный закон, которому могли следовать они, – это был закон Бога. Но, подчинившись закону Бога, они подчинялись и человеку, которого бог избрал. Так бог отступал от себя, отдавая власть ничтожным, завистливым и жадным людям, пока не отдал всю свою власть. Так началась эпоха материи. Но крепости духа не разрушаются до основания – всем высоким и бесконечным, что мы чувствуем в своей груди, мы обязаны вере.

Сейчас монеты звенят громче, чем колокола, их звон заглушает совесть, стыд, любовь, память и зов долга. Поэтому наивные люди хотят вернуться к Богу. Я и сам хотел этого еще недавно. Но дерево истории не растет вниз, вниз могут опускаться только ветви. Вера изобретена жестокими людьми, поэтому она сама жестока. Уже отгорели костры инквизиции, дикие славяне уже отплясали свои гордые кровавые сатурналии – вековые праздники поедания друг друга и собственных детей, – теперь вера служит материи, иногда вспыхивая кое-где своими маленькими первозданными жестокими огоньками. Но эпоха материи тоже умирает, разлагаясь прямо на наших глазах – и что же дальше?

Есть ли на свете – на том и на этом – что-либо большее, чем бог, более ценное, чем все богатства мира? Есть – и это ты сам. Уже догорает эпоха подчинения богам, еще в полном расцвете эпоха подчинения золоту, – а любое падение начинается с точки наивысшего подъема – и уже на пороге эпоха подчинения самому себе. Эпоха игры, которая сменит эпохи служения и стяжательства. Человек, вмещающий в себе большие богатства, чем те, что существуют в мире, никогда не продаст себя за тридцать монет; человек, верящий в себя больше, чем в бога, никогда не станет инквизитором – но где они, такие люди? Они рождались всегда, во все эпохи, они раскрывались как почки в зимнюю оттепель, и эпохи убивали их своим холодным дыханием или обходили их, оставляя в безвестности. Что такое апология Сократа и его решение выпить цикуту, как не игра человека эпохи игры, родившегося слишком рано?

Я сам человек этой эпохи, иногда я встречаю людей, похожих на меня, но нас слишком мало, мы поторопились родиться. Может быть, мы уже не обречены на смерть, но обречены на одиночество и ностальгию по будущему, которого никогда не увидим. Некоторые из нас бывают пророками, и возносимы, и судимы за это, но совсем не трудно говорить с будущим, если оно создало тебя…

Ко мне подходит человек с грустным серым лицом. Он протягивает мне тарелочку с хлебом святого причастия. Я не поднимаю руки. Серый человек стоит, ожидая, затем отходит и идет дальше без тени удивления на лице.

К полудню служба закончилась. Церковь пустеет. Главный зал церкви Святого Взока похож на кинозал, я думаю, иногда здесь показывают фильмы. В нижней части зала небольшая сцена и кафедра, с которой проповедовал брат Патрик. Когда-то, тридцать лет назад, я проводил долгие вечера своего отчаянного детства в кинозале, очень похожем на этот. Там собирался цвет нашего квартала: парни, которые не расставались с ножами и трубками, залитыми свинцом; парни, которые каждый вечер пускали все это в ход; парни, которых так любили девушки. Они были прекрасны, те люди, и мы, мечтали быть похожими на них.

Зал уже пуст. Брат Патрик подходит и садится рядом.

– Вы говорите с Богом?

– Я говорю с дальними людьми, скорее с давними. Многих из них уже нет.

– Тогда вы не можете говорить с ними.