Брайан Стэблфорд - Врата рая Страница 14

Снова он не стал спорить, чтобы поверхностно обсуждать проблему, просто начал снова.

— Командую здесь я, — сказал он. — Капитан д'Орсей и капитан Айфер, естественно, участвуют в процессе выработки решения, но мы все единомышленники. Иной власти кроме меня нет, и пока вы вовлечены в это предприятие, вы должны принимать эту власть и ничего больше. Это понятно?

— Как незаинтересованный наблюдатель, — вставил Зено с хорошо скрытой иронией, — могу ли я сказать, что вы — существо неуважительно-оскорбительное в принятии того, что каждый из моих компаньонов имеет интересы и стремления, сродни вашему, заключающееся в дальнейшем продвижении человечества. Что касается меня, я не колеблясь беру на себя те же обязательства. Люди всегда уважали права и устремления каликосцев и цель каликосцев — работать в гармоническом содружестве с людьми. Считаете ли вы, что я здесь исключительно для того, чтобы следить за интересами моего собственного вида и шпионить, с тем, чтобы украсть этот мир у вас?

Джухач заколебался. Я мог оценить его затруднение. Может быть в таком мнении была истина. Но говоря так, тем не менее там было что-то еще. Как отметил Зено, для него было трудно определиться со своими подозрениями относительно каждого из нас.

— Никто не оспаривает вашу власть, капитан, — сказала Ангелина. Она могла остаться на этом, рассеяв все сомнения, если бы не Везенков.

— Проклятье, все не так, — сказал он резко. — Моя власть — Советы. И никто другой. Вы хотите помощи? Я помогаю. Все друзья. Никаких слуг.

Пока Джухач взвешивал, я начал действовать. Во внезапно нахлынувшем приступе безумия, я решил послать ко всем чертям дипломатию.

— Вы можете не рассчитывать и на меня, — заявил я. — Я не считаю, что вы владелец этого мира, и если вы думаете так, то вы тешитесь опасной фантазией. Это не для вас — даже не для вашей Святой Троицы — определять что есть большее добро для всего человечества. Искать, что же убило ваших людей внизу — одно дело, а подчиняться вашим приказам — другое.

Я взглянул на Ангелину, которая одарила меня кивком головы и сухой улыбкой. Джухач тоже поглядел на нее, приглашая высказать свое мнение. Она промолчала. Он не стал побеспокоить сдержанного Зено. Ни Везенков, ни я не сказали ничего такого, что не было бы очевидным, но трудность была в том, могли ли мы оставить это недосказанным, удовлетворившись тем, что заставили капитана напрячься. В конце концов он обратился ко мне.

— Советы тоже ваша власть? — с мертвенной улыбкой обратился он ко мне.

— Не совсем, — ответил я.

— Нет, — сказал он, голосом выразительно подтверждающим неприятность истины. — Ваша власть — Космическое Агентство, представляемое господином Хармаллом, который кажется — если только я правильно его раскусил — связан с некоторым безымянным союзом западных наций, но автономен до определенной степени.

— То что они именуют свободной, — вставил Везенков с необыкновенным для него отсутствием краткости, — является всего лишь незнанием, кто отдает дьявольские приказы.

Это можно было рассматривать как своеобразный остроумный комментарий, в других обстоятельствах.

— Я работаю на Агентство, — сказал я. — Так же, как и Зено. Технически, думаю, вы тоже.

Полагаю, это тоже не было самым умным из сказанного. Это был путь, объясняющий собственное положение визави Хармалла, которое гарантировало наиболее сильное сопротивление.

— Мир, из которого пришла «Ариадна», — сказал Джухач, — не ваш мир. Вашему миру мы ничем не обязаны.

Каждый за себя, это не было удовлетворительной стряпней, ни с чьей точки зрения.

Когда мы остались одни, я сказал Везенкову:

— Вы, конечно, один запутали все, не так ли?

Он глядел на меня с удивлением, возможно обидой, какое-то мгновение-другое. Затем усмехнулся, решив принять это за шутку. Похлопал меня по плечу и сказал:

— Должен найти ответ. Чертовски быстрое время. Звезды выстрелят раньше…

Затем он снова рассмеялся и стал перебрасывать себя вниз по коридору, подтягиваясь на руках по бегущей перекладине.

Когда я вернулся к своей кабинке, возле нее кто-то стоял. Очевидно, это вовсе не препятствие для меня, что они начали формировать очередь.

Он выглядел моложе меня — может быть двадцать два или двадцать три года. Он был маленьким и жилистым, с той разновидностью охотничьего выражения, которое очень хорошо подходило к интеллектуальному климату на борту корабля.

— Доктор Каретта? — с сомнением произнес он. — Я — Симон Нортон.

Я пожал его протянутую руку. Он затрясся вместе с рукопожатием… не часто пользовался нулевой гравитацией.

— Я слышал. что вы из Англии, — сказал он. Это прозвучало не очень уверенно.

— Я родился там, — сказал я ему. — Прошу прощение за банальное сравнение, но я прошел длинный путь от итальянского мороженщика. Но пока не видел темных сатанинских мельниц.

Он неуклюже двинулся и рассмеялся.

— Я родился в Нотингеме, — сказал он. — Кажется, еще только вчера я был там.

Я шире открыл дверь и пригласил его внутрь. Он неловко продвинулся мимо кровати, о которую оперся рукой.

— Неплохо бы выпить, — сказал я, — но как вы видите я живу в спартанских условиях.

— А все мы? — воспротивился он слабо.

Мне пришло в голову, что когда он говорил о своей милой старой Англии, то был более литературен, чем я предполагал. В отличии от Катрин д'Орсей, которая по расписанию дежурила, этот свеже выглядевший юноша должно быть спал в течение всех трехсот пятидесяти лет. Его последним воспоминанием должно быть было путешествие в челноке с Земли.

— А какой была Англия? — спросил я, завязывая разговор. И опустился в голове кровати, застегнув ремень безопасности вокруг лодыжек.

— В основном на опасном пути, — сказал он. — Кроме Оксфорда… и предположительно Кембриджа тоже. Два столетия они шли постоянно замедляя движение.

— Что вы изучали? — спросил я.

— Генетику.

Мои брови подскочили вверх.

— Вот что мне удивительно, — признался я. — Где же легионы глубоко замороженных ученых, сгорающих от нетерпения вкусить плоды столетнего материального прогресса? Вы — это вся делегация?

— Я не думал быть здесь, — признался он.

— О, — сказал я. — А почему?

— Приказ.

— Почему?

— Полагаю, думали, что вы будете слишком заняты. Они не желают, чтобы мы отнимали ваше время. Но…

— Но? — подсказал я.

Он наклонил голову, скрывая грубую ухмылку.

— Я хочу знать ответ на основную загадку. Полагаю, мне следовало быть математиком… тогда я бы только спросил, разрешена ли последняя теорема Ферма.

Я не имел понятия, решили ли теорему Ферма… или, что то же самое, что за дьявольщина это была. Наиболее неприятным было то, что я понятия не имел, в чем же заключалась основная загадка. Я сказал ему об этом, и он какое-то мгновение выглядел совершенно пораженным. Затем его лицо прояснилось.

— О, — сказал он, — конечно. Однажды вы расщелкали проблему, и она не является загадкой. Вы забыли как она называлась.

— Ну? — сказал я, когда он снова заколебался.

— Для вас, — сказал он, — это казалось проблемой. Она стояла долгое, долгое время… более, чем столетие. Думаю, нам следовало получить ответ, но фактически, все растянулось на два или три поколения из-за отвлечения биотехников. Коммерциализация выжимала и без того скудные ресурсы, и теория пользовалась низкой репутацией повсюду — существовал модный аргумент о конце теории… потому что мы считали, что уже убедились в большинстве того, в чем можно было убедиться с помощью человеческих чувств.

— Я знаю это, — сухо сказал я.

— Дело в том, — продолжал он, — что у нас не было настоящей связи между биохимической генетикой и анатомией. Насколько мы знали… и знанию было более ста лет — гены в ядре были точной копией протеинов: химическая фабрика. Мы знали, что изменения в генном наборе поражало грубые структуры, но не знали как. В шестидесятых годах двадцатого столетия казалось, что, связывая между собой микро- и макрогенетику, можно попасть в точку, но мы так и не получили этой точки. Брешь в эволюционной теории была очень серьезной, но как я говорил, наиболее горячей была другая теорема.

— В чем основная загадка?

Он кивнул.

— Мы даже больше отклонились от темы чем вы, — сказал я. — Мы не только не знаем ответа, мы понизили вопрос в важности. Пока вы отсутствовали, было много проблем и отчаяний. Крушение цивилизации — это одна из причин. В мое время генетики только начали преуспевать. Теперь у нас есть новый контекст для всей науки, хотя… это не совсем биология в значительной степени, это — парателлурианская биология. Вместо одной жизненной системы мы имеем дюжину. Это дает нам шанс сделать много подборок фактов и внести их в каталог — с обильным практическим объяснением, конечно. Нет еще великого теоретика, неожиданно объявившегося, который бы связал все это вместе. Вообразите, в системе только полдюжины соответствующе оснащенных лабораторий, поэтому это не удивительно. Мы — четверо странствующих рыцарей, которые прискакали. чтобы спасти вас, членов очень специализированной элиты… хотя, я не думаю, что трое ваших капитанов по-настоящему ценят этот факт.