Жюль Верн - 80000 километров под водой Страница 14

Корабль шел на запад с умеренной скоростью, не больше двенадцати миль в час. Лопасти винта регулярно били воду, по временам выбрасывая высоко в воздух фонтаны фосфоресцирующих брызг.

Около четырех часов утра скорость движения возросла. Нам стало трудно удерживаться на палубе корабля. К счастью, Нед нащупал рукой широкое кольцо, прикрепленное к обшивке, и нам удалось всем уцепиться за него.

Наконец, эта бесконечная ночь миновала. Я не могу сейчас вспомнить все свои переживания, но одна подробность остро запечатлелась в моей памяти: временами, когда шум ветра и песни волн стихали, мне казалось, что я слышу звуки какой-то музыки, беглые аккорды, обрывки мелодии…

Какую тайну хранил этот подводный корабль?

Какие странные существа жили в нем? Какой двигатель позволял ему перемещаться с такой огромной скоростью?

Рассвело. Утренний туман окутал нас. Но и он вскоре рассеялся.

Только что я хотел приступить к подробному осмотру выступавшей из воды части подводного судна, как вдруг оно стало медленно погружаться.

— Эй вы, дьяволы! — закричал Нед Ленд, изо всех сил стуча ногами по гулкому металлу. — Пустите же нас!

Но голос его терялся среди оглушительного шума, производимого винтом. К счастью, корабль прекратил погружение.

Вдруг стук отодвигаемых засовов донесся изнутри судна. Открылась крышка люка, и из нее выглянул человек. Он крикнул что-то и мгновенно исчез. Через несколько минут из люка вышли восемь дюжих молодцов. Они молча повлекли нас внутрь загадочного корабля.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

«ПОДВИЖНЫЙ В ПОДВИЖНОМ»

Эта операция была совершена с такой быстротой, что ни я, ни мои товарищи не успели обменяться даже словом. Не знаю, что они почувствовали, когда их втаскивали в пловучую тюрьму, но у меня при этом мороз пробежал по коже.

С кем мы имели дело? Несомненно, с какими-то пиратами новейшей формации!

Как только узкая крышка люка закрылась за нами, мы очутились в полнейшей темноте. Мои глаза, привыкшие к яркому; свету дня, ничего не различали вокруг.

Нед Ленд и Консель, также окруженные стражей, следовали за мной.

У подножья трапа находилась дверь. Она пропустила нас и тотчас же звонко захлопнулась.

Мы были одни. Где? Этого я не мог сказать и даже не мог себе представить.

Кругом было темно, настолько темно, что даже после долгого пребывания во мраке мои глаза не уловили ни малейшего проблеска света.

Между тем Нед Ленд, возмущенный таким грубым обращением, дал волю своему негодованию.

— Тысяча чертей! — вскричал он. — Эти люди хуже самых диких из каледонских дикарей! Недостает только одного: чтобы они оказались людоедами! Меня это нисколько не удивит!.. Но я заранее заявляю, что добровольно на съедение не дамся.

— Успокойтесь, Нед, успокойтесь, — невозмутимо сказал Консель. — Не стоит горячиться раньше времени. Пока что мы еще не на сковородке.

— Согласен: мы еще не на сковородке, — ответил канадец, — но в печке — это уж наверняка! Здесь достаточно темно. К счастью, нож при мне, а для того, чтобы пустить его в ход, мне нужно много света. Первый из этих бандитов, который прикоснется ко мне…

— Нет, не шутите, — сказал я гарпунщику, — и не отягчайте нашего положения… Кто знает, может быть, нас подслушивают. Лучше попробуем выяснить, где мы находимся.

Я осторожно сделал несколько шагов и уперся в стену, обитую листовым железом. Пройдя вдоль стены, я наткнулся на деревянный стол, вокруг которого стояло несколько табуреток. Пол нашей тюрьмы был устлан плотной цыновкой, заглушавшей шаги. В голых стенах я не нашел ни окна, ни двери. Консель, отправившийся вдоль стены в противоположную сторону, столкнулся со мной, и мы вместе вернулись на середину каюты, имевшей двадцать футов в длину и десять в ширину. Высоту ее мы определить не могли, так как даже Нед Ленд, несмотря на свой высокий рост, не мог дотянуться до потолка.

Прошло около получаса, а наше положение оставалось прежним. Но вдруг наша тюрьма осветилась. По яркости и белизне света я узнал электричество, — то самое, которое словно фосфоресцирующим ореолом окружало подводный корабль.

В первую секунду я невольно зажмурил глаза. Снова открыв их, я увидел, что свет струится из матового полушария, прикрепленного к потолку.

— Наконец-то все видно! — воскликнул Нед.

Он стоял в оборонительной позе, стиснув нож в руке.

— Да, — ответил я шутливо, — не видно только, что с нами будет.

— Советую хозяину запастись терпением, — сказал Консель.

При ярком свете мы могли осмотреть как следует свою тюрьму. Единственной ее мебелью служили стол и пять табуретов. Потайная дверь была герметически закрыта — следов ее я не обнаружил. Никакой шум не доходил до наших ушей. Казалось, на корабле все вымерли. Я не мог определить, стоим ли мы на одном месте, движемся ли, погрузились ли под воду или попрежнему продолжаем плыть по поверхности…

Но ясно было, что электрическая лампа была зажжена с какой-то целью. Я не сомневался, что кто-нибудь из состава команды не замедлит появиться, — люди не станут напрасно освещать темницу.

Я не ошибся. Вскоре послышался шум отодвигаемых засовов, дверь открылась, и в каюту вошли два человека.

Один из них был маленького роста, мускулистый, широкоплечий, с большой головой, густыми всклокоченными черными волосами, длинными усами и проницательным взглядом. В его облике была та южная подвижность и живость, которая во Франции отличает провансальцев.

Второй неизвестный, человек высокого роста, заслуживает более подробного описания. Ученик великих физиономистов — Грасиоле или Энгеля — определил бы по его лицу, как по книге, весь его характер. Я, не колеблясь, определил важнейшие свойства его: уверенность в себе — голова его гордо была поднята, и черные глаза глядели с холодной решимостью; спокойствие — бледность его кожи говорила о хладнокровии; энергия — на это указывали быстрые сокращения надбровных мышц; наконец, смелость — об этом свидетельствовало его мощное дыхание, обнаруживавшее также большой запас жизненной силы. Добавлю, что человек этот был гордым, что его спокойный и твердый взгляд отражал благородство мыслей и что в целом облик его производил впечатление большой искренности. Как только он вошел, я сразу почувствовал, что можно не беспокоиться о нашей участи и что свидание с ним кончится для нас благоприятно.

Этому человеку можно было дать от тридцати пяти до пятидесяти лет, — точнее определить его возраст я не мог. У него был большой лоб, прямой нос, резко очерченный рот, великолепные зубы, тонкие, красивой формы руки. В общем, он являл собой самый совершенный образец мужской красоты, какой мне когда-либо приходилось встречать.