Наталья Никитина - Полтора килограмма Страница 14

в ожидании ответа замер Джим.

– А как ты будешь смотреть в глаза родственников, когда эти люди умрут на операционном столе?

Ведь они бы могли прожить еще несколько дней или месяцев, а ты отнимешь последнее, что эти несчастные

имели! – я заводился от того, что сын не понимает той мысли, которую я хочу до него донести. – Зачем

кого-то искать? Я и есть безнадежно больной!

– Вот только не надо прикрываться плохим самочувствием, ты просто слишком мнителен, – уже

смягчившись, продолжил Джим, вероятно вспомнив, что мне нужно избегать волнений. – Думаешь, я не

заметил, как ты распушил хвост, флиртуя с журналисткой? – заговорщицки подмигнул мне сын.

– Человек, у которого болит внутри, всегда делает музыку погромче, уж так он устроен! Женщины

любят, когда ими восхищаются. От меня же не убудет, а Кэрол приятно, – отмахнулся я от беспочвенных

подозрений сына. – Согласись, она очень хорошенькая и далеко не глупая.

– По мне, так обычная. Ты не увиливай от ответа, едешь со мной или так и будешь теперь жить

затворником? – не отступал Джим.

– Возьми с собой Тэда или Оливера. Оставь старика в покое, – взмолился я.

– Пап, тебе надо встряхнуться, не хорони себя в этих стенах раньше времени. Мы так давно не

выбирались с тобой куда-нибудь вместе, – Джим, не сводя с меня напряженного взгляда, ждал ответ.

– Ну, хорошо, – нехотя согласился я, понимая, что сын прав и, может быть, действительно это будет

наш последний совместный выход.

17

– Вот и отлично! Я планирую поплавать, не хочешь спуститься со мной к бассейну? —поднимаясь из

кресла, предложил Джим.

– Идем.

Я последовал за ним, слушая, как он взахлеб расхваливает достоинства «Ferrari berlinetta». Мы

миновали светлый коридор второго этажа, стены которого украшали сотни маленьких лампочек в виде

прозрачных капелек воды, беспорядочно разбросанных в верхней части стен. В дневное время они

создавали иллюзию влаги. В вечернее время их мягкий свет придавал серо-голубым стенам какое-то особое

нежное свечение, наполняя пространство чистотой и бодрящей свежестью океана. Это был мой

дизайнерский вклад в оформление дома. Таким образом, каждое утро, направляясь к себе в кабинет,

комнату для совещаний или в тренажерный зал, бойкотируемый мною последние годы, я получал деловой

настрой и заряд бодрости. Коридор правого крыла дома, напротив, был выполнен в светло-зеленых тонах,

всё с теми же каплями-светильниками, в этой цветовой гамме уже напоминающими утреннюю росу на

листьях растений. В этом крыле располагалась моя спальня, библиотека, джакузи, сауна, – словом, всё то,

что должно настраивать идущего по коридору на предстоящий отдых. В холле к нам присоединился Винчи.

Он нехотя поплелся следом, осуждающе взглянув на нас, словно говоря: «И хочется вам в такую жару

выходить из прохладного дома!»

Бассейн голубым полумесяцем обнимал дом со стороны океана. Его длина составляла тридцать два

метра, и задуман он был для тренировок, которые устраивал Джим, приезжая ко мне в гости. Рядом

находился еще один круглый бассейн, который предпочитали для своего отдыха менее спортивные люди, к

коим относил себя и я. Элизабет, моя вторая жена, установила ряды белых мраморных вазонов с розами,

которые лучами отходили от большого бассейна. С высоты птичьего полета хорошо просматривались

очертания глаза: круглый бассейн превращался в зрачок, а полумесяц большого бассейна – в веко, и ряды

вазонов, словно алые ресницы, окаймляли верхнюю часть века гигантского глаза. При всем моем

неуважении к Элизабет, я всегда признавал ее тонкий изысканный вкус во всём, начиная от правильно

подобранного комплекта одежды и заканчивая оформлением интерьера. Она сумела придать моему

холостяцкому жилищу необходимый уют и расслабленную элегантность. Лиз создала безупречный

ландшафтный дизайн в нашем саду: в вечернее время фигурная стрижка кустов и умеренное освещение

придавали саду таинственную роскошь и гармонию. Особняк располагался вдали от городской суеты на

четырех акрах побережья. Сюда я сбежал из Бостона почти тридцать лет назад и ни дня не пожалел о своем

уединении.

На соседнем участке садовник косил газон. Запах свежескошенной травы и прогретой солнцем земли

спорил с соленым бризом океана. Винчи сразу занял место на траве в тени куста жасмина. Удобно

устроившись на диванчике под навесом, я наблюдал, как сын раздевается, вытягивает руки вперед и ловко,

без единого всплеска, входит в воду. В октябре Джиму будет сорок восемь, но он оставался по-прежнему в

прекрасной спортивной форме. Плоский живот и мощная грудная клетка свидетельствовали о сорокалетнем

стаже пловца. Я не претендую на беспристрастность, но Джим отождествлялся у меня со львом. Сын

обладал завидной алертностью. Пожалуй, он единственный известный мне человек, способный на

максимальную готовность к действию на фоне внутреннего спокойствия. Густые каштановые волосы мягкой

волной распадались на прямой ряд. Их едва заметно задела седина, как и усы, которые он носил со своего

двадцати восьмилетия. Легкая припухлость под глазами выдавала проблемы с почками, приобретенные уже

в зрелом возрасте. Он был высокий и широкоплечий, как мой дед, живший в Миннесоте, и имел мои каре-

зеленые с легкой грустинкой глаза. В остальном он всё же больше походил на свою мать.

Джим рос настоящим перфекционистом: всё в его будущем было запланировано с арифметической

точностью. Он не мог плестись в колее, всегда пытался выбраться, приложить усилия, чтобы разрушить

границы, чего бы это ему ни стоило. Ум, юмор, самоирония – всем этим природа щедро наделила моего

мальчика. Я всячески поддерживал в нем внутреннюю свободу, не хотел, чтобы пропала

непосредственность, присущая всем детям.

Перед сном Хелен читала ему книги, которые они позже обсуждали. Каждые выходные я водил его в

музеи, в театры, на выставки. Хотелось, чтобы он прожил то, чего был я сам лишен в детстве, чтобы ему не

пришлось догонять знания в зрелом возрасте.

В школе Джим был на хорошем счету. Спортсмен, отличник и просто красивый парень. Нельзя было

не заметить, что у нас дома часто стал бывать его одноклассник по имени Джереми – маленький, очень

полный, в очках с толстыми линзами. Я поинтересовался у сына, что между ними общего. Его ответ врезался

мне в память, как неопровержимая истина, игнорируемая многими. Сын сказал, что с Джереми в классе

никто не дружит, а это неправильно, потому что у каждого человека обязательно должен быть друг!