Чарльз Стросс - Акселерандо Страница 14

Перед счетчиком выстроились в ряд осиротевшие сумки, тележки и чемоданы, выставленные на продажу в отсутствие их владельцев. Некоторые выглядят изрядно потрепанными, но среди них виднеется совсем неплохой чемодан с шасси, снабженным индукционным приводом, и с глубоким стремлением быть верным своему хозяину. Манфред делает ставку и видит не только GPS, но и навигатор Галилео[62], географический справочник размером с неплохую сетевую базу данных старого времени, и несгибаемое намерение последовать за владельцем хоть во врата ада, если потребуется. И царапинка слева внизу — опознавательный знак, такой, как надо. «Сколько за этот?» — спрашивает он у погонщика на столе.

«Девяносто евро» — отвечает тот с безграничным спокойствием.

Манфред вздыхает. «Так дело не пойдет». За то время, которое ушло у них, чтобы сторговаться на семидесяти пяти евро, индекс Хань Сен понижается на четырнадцать и шестнадцать сотых пункта, а то, что осталось от NASDAQ, преодолевает еще один подъем — на два и одну десятую. «По рукам». Манфред швыряет виртуальные деньги в грубую физиономию регистратора, и тот освобождает чемодан от виртуальных кандалов, вовсе не подозревая, что Манфред отстегнул заметно больше семидесяти пяти евро за возможность взять с собой именно этот предмет багажа. Манфред сгибается и смотрит в камеру на ручке. «Манфред Макс» — тихо говорит он. «Следуй за мной». Ладонь чувствует, как ручка нагревается, читая его отпечатки — цифровые и фенотипные[63]. Потом он разворачивается и идет прочь из невольничьего рынка, а чемодан катится у его ног.

Небольшое путешествие на поезде, и Манфред останавливается в отеле Милтон Кейнс. Солнце садится за окном его спальной, за горизонт, скрытый кристаллическими сростками громоздящегося бетона. Функциональная начинка комнаты напоказ натуралистична: плетение из раттана[64], выращенное по формам крепкое дерево и пеньковые ковры, однако за всем этим скрываются системы обеспечения и бетонные стены. Манфред садится в кресле со стаканом джина с тоником в руке, и поглощает последние деловые новости, одновременно пролистывая подборку медиаканалов. Его репутация без видимых причин поднялась на два процента, замечает он. Копнув глубже, Манфред видит, что немного поднялась репутация всех — то есть, действительно всех, у кого есть публично котируемая репутация. Наверное, серверы распределенной сетевой репутации решили сыграть на повышение. А может быть, формируется глобальный пузырь доверия.

Манфред хмурится, потом щелкает пальцами. Чемодан подкатывается к нему. «Кому ты принадлежишь?» — Спрашивает он.

«Манфреду Максу» — отвечает чемодан слегка застенчиво.

«В смысле, передо мной?»

«Я не понимаю этот вопрос».

Манфред вздыхает. «Откройся».

Застежки жужжат и откидываются, твердая крышка поднимается, и Манфред глядит внутрь, чтобы удостовериться в содержимом.

Да! Чемодан полон шума.

Добро пожаловать в начало двадцать первого века, человек.

На Милтон Кейнс опускается ночь, в Гонконге занимается рассвет. Мир неотвратимо шагает вперед, подчиняясь закону Мура, и увлекая за собой человечество к неопределенному будущему. Сорок пять тысяч новорожденных произведут по всему миру роженицы в следующие сутки, добавляя таким образом в мир 1023[65] MIPS новой процессорной мощности[66]. Тем же временем автоматизированные линии сборки извергнут в мир тридцать миллионов микропроцессоров, и их суммарная мощность составит те же 1023 MIPS. Спустя всего десять месяцев главный вклад в прирост мощности обработки информации в Солнечной системе впервые за ее историю станет принадлежать компьютерам.

Суммарная масса планет Солнечной системы составляет 2*1027 кг. И, по оценкам, через десять лет усредненная удельная процессорная мощность Солнечной системы превысит пороговое значение в 1 MIPS на грамм — один миллион инструкций в секунду на каждый грамм материи. Тогда наступит сингулярность — предельная точка перспективы, за которую бессмысленно экстраполировать все прогнозы прогресса. Число лет, остающееся до триумфа разума, теперь умещается в один десятичный разряд…

Манфред погрузился в тяжелый сон, и Айнеко тихо мурлыкает, свернувшись на подушке у его головы. Ночь снаружи темна — весь транспорт едет на автопилотах, и дорожные огни погашены, чтобы свет Млечного Пути мог литься на спящий город. Сон Манфреда не тревожат и звуки моторов — их двигатели на топливных элементах способны соблюдать тишину. Робокошка, однако, бодрствует на страже, готовая вовремя засечь непрошеных гостей, но никто не приходит, если не считать шепчущих призраков метакортекса, которые насыщают сны Манфреда своими векторами состояния[67].

Метакортекс — распределенное облако программ-агентов, которые окружают его в виртуальном пространстве и обитают на любых подвернувшихся под электронную руку процессорах, заимствуя их вычислительные циклы. Теперь он стал такой же частью Манфреда, как и сообщество мыслей внутри его собственного черепа. Его мысли мигрируют в метакортекс, они самостоятельно производят агентов и посылают их на поиски новых приключений, а вечером те возвращаются на насест и делятся приобретенными знаниями и опытом.

Во сне Манфред видит алхимическую свадьбу. Невеста ждет его у алтаря в открытом черном платье, и в ее руках, затянутых в перчатки, поблескивают хирургические инструменты. «Это ничуть не больно» — объясняет она, подтягивая ремни. «Я желаю лишь получить твой геном, а весь фенотип пока… подождет». Меж алых губ скользит язык… Стальной поцелуй, и она представляет новый налоговый счет.

В этом сне нет ни капли случайности. Пока Манфред видит сон, микроэлектроды в его гипоталамусе стимулируют чувствительные нейроны. Стыд и отвращение наполняют его при виде ее лица, и острое чувство собственной уязвимости. Метакортекс Манфреда, стараясь облегчить развод, пытается компенсировать его странное чувство любви, и работа не прекращается уже много недель… Но он все еще жаждет прикосновения ее плетки, и чувства унижения от осознания своей подконтрольности, и бессильной ярости в ответ на баснословные налоговые счета, предъявляемые, к тому же, с процентами.

Айнеко наблюдает за Манфредом с подушки, непрерывно мурча. Втягивающиеся когти пробуют ткань простыни, сначала один коготок, потом другой. Айнеко полна древней кошачьей мудрости, которую Памела установила в нее еще в те времена, когда мастера и любовницы предпочитали обмениваться биологическими жидкостями и информацией, а не юридическими документами. Теперь, спасибо хозяйке и ее увлечению нейроанатомией кошачьих, Айнеко стала в большей степени кошкой, нежели роботом. Она знает о неврастенических конвульсиях, одолевающих Манфреда, но пока электропитание непрерывно, и пока никто не нарушает их покой, ей, в общем-то, по барабану.