Яцек Дукай - Собор (сборник) Страница 14

Не знаю, то же это самое, что у Газды, но, по-видимому, я тоже болен.

Тем не менее, я взялся за работу отца Миртона и систематически регистрирую метаморфозы фенотипа Собора.

Я пользуюсь крупнейшим из оставленных на Роге компьютером, машиной Матабоззы. Главный терминал размещается в подвале их дворца, но там я был только один раз, чтобы назначить для себя наивысший приоритет и воспроизвести прочную связь с компьютером Хонцля. Теперь мне даже не нужно выходить из своей комнаты.

Искусственный Разум Матабоззы высмеял меня, когда я попросил программу для отображений трехмерных фигур.

— Подобные вещи импровизируют, — фыркнул мой «собеседник», который по умолчанию выглядел несносным геем-подростком. — А зачем это вам, отец?

Я объяснил ему, и тогда он с места пульнул пять вариантов крупномасштабных программ исследований / наблюдений. Я выбрал наиболее скромную. Она основана на монтаже вокруг Собора и на склоне кратера, а так же на куполе города пары десятков камер BuI, работающих во всем спектре излучения; на складе Матабоззы имелось шесть полных комплектов. Изображения поступали бы напрямую к Терренсу (именно так звали ИИ), и он уже делал бы с этим хозяйством все, что требуется. Конец с любительщиной Миртона, с фотографиями, которые щелкаются времени от времени.

Я отправился за этими швейцарскими чудесами космического надсмотра. И правда. Достаточно взять и прижать к более-менее гладкой поверхности.

А что мне еще остается делать?

По-моему, вчера я ужрался в дупель. Не помню, чтобы пил, но — Господи, какая похмелюга…! И не помогает ничего, даже ступак. Блюю прямо в фонтан. Как только подниму голову, Мадлен засветит мне в лицо, снова взрыв в череп ушке, не могу глядеть, черт подери, какое же у нее альбедо, или уже началось, и она сжигает водород, ведь эту яркость невозможно выдержать. Тем более, когда Саламандра с этой стороны. Где-нибудь спрятаться…

Уф. Ну так. Когда-нибудь какие-то Чужие найдут здесь мой скелет и воспроизведут эти записи. Знать обо мне они будут именно столько, сколько услышат (или вынюхают, после соответствующего преобразования). Так вот, этот скелет когда-то обладал вполне приличной мышечной массой, жировой ткани чуточку больше, чем это следовало бы из пропорций; кожа имела оттенок чуть светлее окружающих камней, а вот волосы — именно такие. По сути, он был столь же ничтожным представителем homosapiens (это внутренне, кодовое наименование), как и остальные его видовые побратимы, которые выроились со своей родной планеты в экосистемы ближайших звезд. Информация, преобразованная его нервной системой, не вызвала — во всяком случае, насколько это известно ему — каких-либо крупных изменений в окружающей среде. Вплоть до окончательного shutdown 'a он не был уверен, что его существование повысило, или же понизило, суммарную энтропию системы. В течение большей части времени функционировал, опираясь на предположении, что это система моделируется, а главный сисадмин никогда не забывал всех кодов доступа. Но иногда, все же, этот «я» менял свои установки, а именно, когда, наткнувшись на исключительно засоренные багами процедуры, обращался к manteiner 'у с жаркими предложениями patch 'ей, а при повторном исполнении оказывалось, что никакого upgradе 'а не случилось. Но все это проходило после очередной перезагрузке с ROM. И существовал он только в единственном экземпляре.

Блин, всякая херня, бред…

Быть может, снова воспользоваться всеми теми чудесами медицинской техники… Что-то уж слишком часто мне случается засыпать.

Терренс дает мне трехмерные проекции Собора, в любом масштабе, в каком угодно ускорении. Это несколько похоже на покадровый фильм из жизни растений. Мертвое, но живое. Сейчас, здесь, передо мной, в перекрестье мутных столбов света, Собор превращается из камня в животное. Не дыхание, но все же что-то двигает им, существует ритм — многочасовый, сложный ритм — в котором ребра главного нефа вздымаются и опадают, когти башен стискивают пустоту, фаланги костяных гребней топорщатся и укладываются по направлению к кресту, а сам крест, крест делается большим. Но под этим ритмом, на фоне, происходит значительно больше, вот только человеческий глаз, а точнее, человеческий мозг — не регистрирует этого с той же легкостью, ведь здесь нет никакой регулярности, нет плана. Изменения небольшие, но многочисленные, они накладываются одно на другое, иногда нивелируя, иногда усиливая явление. Все это течет в соответствии с ритмом, а то и вопреки нему — и кажется, будто бы и вправду никакого плана, целевой формы нет.

Только мне следует опасаться столь поспешных умозаключений. Каждый, кто сеял живокрист, собственными глазами видел, как из истинного хаоса нарождается заранее установленный порядок.

Как рождается красота… Ибо это одно про Собор могу сказать наверняка: он красив. Не миловиден, не приятен для глаза, он не успокаивает смотрящего на него — но просто красив. Эстетика глыбы отличается от эстетики двухмерного изображения или эстетики движения. Он включает не только зрение, но запускает какие-то более глубинные процедуры. Напирает. Реорганизовывает пространство и человека в этом пространстве.

Acheiropoieta — вот чем является Собор. Натуральный сакральный артефакт. Когда-то известковые натеки так формировались на каменных стенах — в сцены оплакивания Христа, когда-то в придорожных скальных образованиях люди видели силуэты святых; лица Иисуса и Марии на стеклах, в фабричных дефектах окраски, в дыму. Реликвии природы, чудесное искусство, не порожденное чьей-либо рукой. Теперь у нас имеется живокрист. Acheiropoietos означает вещь, не выполненную людскими руками. Лишенный автора предмет с очевидной телеологией[13]. Ибо, кто назовет мне имя творца Собора? Кто укажет мне архитектора, из замысла которого появилась эта поражающая воображение композиция форм? Перед кем преклонить колени? Программисты живокриста знали лишь то, чем Собор не должен быть: они очертили граничные условия. Собор, как таковой, в их мыслях не существовал. Так кто же является автором этого произведения искусства?

Измираиды?

Случай?

Бог?

Никто?

Теория хаоса?

Сколько искусства содержится в куске дерева, выброшенном волнами на берег моря? Сколько глубины в отрепьях материи, появившихся без какого-либо намерения, цели? Я поднимаю голову, и перед моими глазами — космос. Роршарховые пятна туманностей, река Млечного Пути, хрупкие цветы звездных скоплений, серебристый песок далеких галактик, квазаров, скрежещущее световое стаккато пульсаров…А разум все это поглощает, вращает, организовывает, называет формы.