Артур Дойл - Затерянный мир (сборник) Страница 14

Этот день я провел необыкновенно напряженно. Теперь предстоял не менее трудный вечер, и я решил пообедать пораньше. Заказав в клубе «Дикарь» столик и пригласив Генри Тарпа, я рассказал ему о моих сегодняшних приключениях. Он слушал со скептической улыбкой. А когда, в конце, я поведал, что поверил рассказу профессора, Генри, громко рассмеялся.

— Дорогой мой! Да где же это видано, чтобы человек совершил важнейшее научное открытие и после этого ухитрился потерять решительно все вещественные доказательства? Оставьте подобные сказки для сочинителей романов. Парень обладает шикарной фантазией, а способностью разыгрывать трюки превосходит обитателей обезьяньего питомника. Все, о чем он говорит, на самом деле чистая выдумка.

— А как же бродячий поэт из Америки?

— Его никогда не было на свете.

— Я видел его альбом для этюдов.

— Это — альбом Челленджера.

— Вы хотите сказать, что он сам — автор диковинных рисунков?

— Конечно — он. Кто же еще?

— А фотографии?

— А что фотографии. На них ничего особенного не запечатлелось. По вашим же словам, вы видели всего-навсего птицу.

— Птеродактиля.

— Это сказал Челленджер. Он внушил вам мысль о птеродактиле.

— В таком случае, как же тогда кости?

— Маленькую косточку он выудил за обедом из простого ирландского рагу, а большую — ловко сфабриковал. Долго ли умеючи? Вряд ли это сложнее, чем подделать фотоснимок.

Мной внезапно овладела неуверенность. Неужели я ошибся, так опрометчиво склонившись на сторону скандального ученого? Потом мне пришла в голову хорошая идея.

— А вы не пойдете на лекцию? — спросил я.

Генри задумался.

— Этот гениальный Челленджер — не очень удобоваримая в обществе личность, — сказал он. — Многие не упускают случая, чтобы сводить с ним счеты. Пожалуй, он самый одиозный тип во всем научном Лондоне. Если на лекции окажутся студенты-медики, то начнется обычный скандал с выкриками, оскорблениями, возможно и не без драки. Я, видите ли, — не любитель подобного дурдома.

— Но профессор, по меньшей мере, заслуживает того, чтобы его выслушали. Не так ли? Отдайте ему справедливость хотя бы в этом. Послушайте своими ушами его аргументы.

— Здесь, пожалуй, вы — правы. Хорошо, вечером я поеду с вами.

В большом актовом зале Института Зоологии оказалось куда больше народа, чем мы предполагали. Из прибывавших к парадному один за другим электрокаров выходили седовласые профессоры. В то же время в центральный вход вливалась река публики, одетой попроще, из чего следовало, что на лекции будут не только знаменитости, но также и самый широкий контингент слушателей. И действительно, едва мы заняли наши места в партере, нам стало понятно, что галерка и отдаленная от сцены часть зала заполнена молодежью. Везде витало юношеское, я бы даже сказал, ребяческое легкомыслие. Оглянувшись, я увидел лица, явно принадлежавшие студентам-медикам. Должно быть, все больницы откомандировали сюда своих молодых практикантов. Большинство собравшихся были настроены благожелательно; но в то же время во всем сквозило озорство. То здесь, то там спонтанно возникали и затихали исполняемые нестройным хором популярные мелодии, прелюдия, согласитесь, достаточно необычная для научной лекции. Аудитория была настроена валять дурака, улюлюкать, выставлять на смех все что ни попадя. Понятно, что вечер обещал быть занятным для всех, кроме тех персон, против которых эти насмешки были обращены.

Едва на сцене появился старый доктор Мелдрам в своей всем известной шляпе — цилиндре, отовсюду раздались выкрики: «Где вы раздобыли эту кастрюлю?»

Старик снял цилиндр и поспешно спрятал его под стулом. Когда разбитый подагрой профессор Уодли ковылял к своему месту, многие из публики вслух интересовались, как чувствует себя косточка на большом пальце его ноги. Однако наибольшее оживление возникло, когда на сцене появился Челленджер. Пока он проходил к последнему креслу первого ряда президиума, в зале, не прерываясь, раздавались возгласы, которые можно было с одинаковой правотой принимать как за одобрение, так и за издевку. Когда же он, наконец, устроившись на стуле, принялся по своему обыкновению поглаживать волнистую бороду, в зале возник такой шум, что я подумал о том, насколько был прав Генри Тарп, предполагая, что вся «научная» ценность лекции скорее всего сведется к выяснению отношений между оппонентами. Мне показалось, на многих лицах среди хорошо одетой публики первых рядов блуждали одобрительные улыбки, словно эти уважаемые представители научной элиты одобряли крикливые изъявления злобствующей части молодежной аудитории. В общей шумихе, однако, преобладали интонации наполненные, если и не открытым доброжелательством, то, по крайней мере, неподдельным интересом к личности профессора, который лишь улыбался, как-то брезгливо-снисходительно полуопустив веки. Весь его вид говорил: «Ну что же, можете немного потявкать. В конце концов, на всех щенков и палок не хватит». Шум еще не вполне улегся, когда к кафедре подошли председательствующий и докладчик господин Уолдрон. Началась деловая часть.

Пусть профессор Мюррей меня извинит, но не могу не заметить, что он не избавлен от общего для многих англичан недостатка, а именно, — от плохой дикции. Просто удивительно, почему умные люди, имеющие за душой несметные интеллектуальные сокровища, не обременяют себя простой задачей, — научиться говорить ясно, чтобы все могли услышать и понять. Усилия таких декламаторов напоминают тех незадачливых хозяек, которые собрались, например вымыть посуду, установили бак, сложили в него тарелки, направили шланг, но в последнюю секунду забыли открыть водопроводный кран.

Профессор Мюррей торжественно раскрыл рот и испустил несколько звуков, сила и ясность которых не превышала тиканья жилетных часов. Могло показаться, будто вначале он что-то сказал своему ослепительно белому галстуку, потом обратился к графину с водой и, наконец, заговорщически улыбнувшись стоявшему справа позолоченному канделябру, вернулся к своему креслу, оставив кафедру господину Уолдрону. Всем известный по линии науч-попа лектор был встречен аплодисментами. Он оказался суровым на вид, заносчивым, привыкшим к славе человеком, с резким, немного хриплым, но очень уверенным голосом. Прекрасно овладев искусством хватать на лету любую полезную информацию, он виртуозно ее обрабатывал, развивал и преподносил слушателям с таким занятным общедоступным снисходительным юмором, что даже самые скучные явления и материи вроде вековых смещений в цикле равноденствий, или процессы образования и совершенствования позвоночных в его пересказе обретали развлекательный, почти анекдотический характер.