Ярослав Голованов - Кузнецы грома Страница 14

Михалыч был хитрющий и опытнейший механик, друг всех кладовщиков и снабженцев.

Он мог достать все, наивыгоднейшим образом составить расписание опытов и провести два эксперимента, где другие едва успевали сделать один. Инженеры переманивали его друг у друга, и борьба за Михалыча заходила подчас так далеко, что в спор должен был вмешиваться сам Бахрушин.

Петька Сокол тоже был когда-то первоклассным механиком, но за последнее время, как говорил Михалыч, "сноровистость утерял".

Два года назад Петьку избрали секретарем комитета комсомола всего предприятия.

Должность освобожденная, и Петька со стенда ушел. Работал он хорошо. В райкоме считался одним из лучших секретарей. Чуть было не уехал на фестиваль даже. На следующий год Петьку снова избрали. Тут он возгордился, приобрел сталь в голосе, любил постращать вызовом на комитет, приспособился говорить на собраниях лихие речи. Петька так свыкся со своим положением "вождя" и всеми вытекающими отсюда привилегиями, что даже помыслить себя не мог ни в каком другом качестве.

Поэтому, когда на последней комсомольской конференции его с треском "прокатили", он даже не сразу понял, что произошло. Да, его провалили. Аня Григорьева, комсорг из сектора Егорова, взяла тогда слово и "выдала" ему. Зал сидел – муха летит и то слышно. Потом встал Залесский (уж от него Петька никак не ожидал), потом Квашнин. А перед самым перерывом еще Пахомов из парткома… Почему-то Петька запомнил одну очень обидную его фразу: "Часто живую комсомольскую работу Соколов подменяет фразой и администрированием". Так и сказал: "подменяет фразой". Зал аплодировал, и тогда Петька понял, что его провалили. Ничего, однако, не оставалось делать, как возвращаться в лабораторию на стенд. И Петька вернулся. Все это было осенью. Месяца три Петька ходил сам не свой, смотреть людям в глаза было ему стыдно, словно он совершил какую подлость. Если где смеялись, Петьке казалось – над ним. Если молчали, казалось – бойкотируют. Он совсем извелся.

В чувство его привел Михалыч. Взял в напарники и "натаскал" на новую аппаратуру, которая появилась, пока Петька "сидел в верхах".

Сейчас они вдвоем кончали проверку тормозной установки перед запуском.

– Как отсекатели? – спросил Редькин.

– А что отсекатели? – в свою очередь спросил Петька.

– Смотрели?

– Все смотрели.

– До обеда пустим?

– Не торопись, – сказал Михалыч. – К обеду отладим все, а тогда и пустим…

– Мы, как слоны: два часа – бросаем бревна, обед! – вставил Петька.

– Ты уж помолчи, "слон", – едко сказал Михалыч.

– А может, до обеда? А то завтра Егоров отнимет стенд… – не унимался Игорь.

– Погуляй, – ласково сказал Михалыч, – не мешай работать…

Игорь понял: Михалыч до обеда ТДУ не пустит, – и вышел из бокса…

Михалыч не упрямился. Он видел за свою жизнь сотни ракетных движков и знал их нравы лучше другого инженера. Тормозная двигательная установка Редькина и Маевского ему нравилась. Она была красива той неповторимой, понятной далеко не каждому красотой машины, которая идет не от внешнего вида, а от внутренней гармонии и совершенства. Михалыч чувствовал, что она стоит на границе возможного сегодня, чувствовал ее необычность. Поэтому он и не торопился. Если этот двигатель погорит, ему будет его жаль, хотя он чувствовал по многим мелким признакам, что на "Марс" он, конечно, не пойдет…

– Вот как ты думаешь, Петро, – спрашивает Михалыч, подтягивая ключом соединение одного из клапанов, – есть разумная жизнь на Марсе?

– Это знать, бесспорно, интересно, – глубокомысленно говорит Петька, – но еще интереснее: если есть, то лучше или хуже, чем у нас?

21

После обеда на испытательном стенде, где должны запустить ТДУ Редькина и Маевского, стало оживленно и празднично. Пришел Кудесник и Ширшов. Кудесник, хоть и начальник, ни во что не вмешивается, считая, что хозяйничать сейчас ему глупо.

Все готово. Михалыч включил сирену. Два протяжных воя: в бокс входа нет.

– Бах просил позвонить, – тихо говорит Редькин Маевскому.

– Если просил, надо звонить, – лениво отвечает Юрка.

– Позвони ты, – говорит Игорь.

Маевский звонит, но, оказывается, Бахрушин у Главного.

– Ждать не будем, – говорит Редькин. – И так уже времени много. Насмотрится еще.

Давайте начинать. Вспыхивают лампы, освещающие приборную стенку.

– Юрка, поснимаешь? – спрашивает Игорь.

– Давай. – Маевский берет в руку маленькую деревянную ручку, похожую на ручку от детской скакалки, с маленькой кнопкой на конце. От ручки тянется провод к фотоаппарату. Нажал кнопку – снимок. Дело, впрочем, не простое: нажмешь чуть раньше, установка не вышла на режим, стрелки шевелятся, снимок смазанный.

Задержишься – прогоняешь зря установку, не успеешь все отснять.

Петька Сокол лезет в шкафчик с красным крестом на дверце, достает пук ваты, раздает всем по щепотке. Затыкают уши. Потом Петька, Михалыч и Юрка надевают шлемы и пристегивают ларингофоны. Маевскому шлем очень к лицу. Он похож на знаменитого аса. Игорь шлем не надевает, просто затыкает уши ватой. Он знает, что ларингофоны – "для колорита": они давным-давно испорчены. Поэтому команды надо отдавать руками. Команду на запуск он дает еще в тишине. А дальше все и без команд знают, что надо делать. Если вдруг потребуется остановить установку, он поднимет над головой скрещенные руки. Вот и все. Только уши намнешь этим шлемом…

Все расходятся по местам. Кудесник и Ширшов как гости – к приборной стенке.

Ширшов думает о том, что всякое может случиться. Вдруг ТДУ действительно поставят на "Марс", и тогда очень важно, не запорет ли она систему стабилизации, над которой ему пришлось попотеть, не водит ли ее вправо-влево и еще бог знает как и куда. Он смотрит на циферблаты динамометров подвески. Кудесник знает, что тревоги Ширшова – это "тревоги второго порядка". Важна тяга! Господи! Если бы их тяга была хоть немного больше, чем у Егорова! Ведь расходы компонентов у них меньше. Тогда все. Тогда победа. Тогда Егоров погорел. Редькин стоит у пульта, Маевский поодаль, ближе к фотоаппарату. Михалыч – за главным пультом. Петька в углу, у другого щита, присматривает за насосами.

– Сигналь, Михалыч, – тихо говорит Игорь. Три надсадных, за душу берущих вопля сирены предупреждают: сейчас запуск. Игорь облизал губы. Юрка оглянулся на Игоря. Борис и Сергей не отрывают глаз от приборной стенки.

– Пуск, – громко, но совсем спокойно говорит Редькин.

Все услышали тихий сухой щелчок – это открылись главные клапаны, и в тот же миг налетел страшный, нарастающий с каждым мгновением грохот. Звук этот трудно описать. Он не имеет ничего общего с ревом турбореактивных самолетов. Там рев.