Сергей Другаль - Василиск Страница 14

— А по-моему, — сказал Гасан, — Кащей не ставит целью специально учинить пакость, а действует в соответствии со своими убеждениями. Он искренне верит, что монумент с призывом важнее рощи, что показуха важнее дела. Он тем и страшен, что искренен!

Болото для лешего не было препятствием, Он уверенно перешагивал короткими толстыми ногами с кочки на кочку, держа на отлете бадью. Гасан-игрушечник и Нури шли за ним след в след, стараясь не ступать в зловонную жижу.

— От кого вы узнали, что это мы выхаживаем Василиска?

— Никто мне этого не говорил, мастер. Я сам прикинул и понял: кто-то должен, иначе бы змей подох. Ну, а кто здесь может, кроме вас?..

Василиск лежал, полукольцом опоясывая бестравный островок, треугольная голова его придавила ствол поверженного дерева. Нури в принципе не верил в порожденное зло и, может быть, поэтому не ощутил того поля злобы, о котором так красочно рассказывал Пан Перунович. Конечно, большая змея, о которой к тому же известно, что она ядовита, вызывает к себе неприязненное отношение, но как может быть зло врожденным и беспричинным?.. Не поднимая головы, змей слабо цвиркнул ядом, промахнулся и прикрыл мутные глаза. Выступающая из болота часть туловища была обклеена большими заплатами пластыря, они ярко выделялись на темной грязной чешуе. Неотесанный Митяй зашел слева и неуловимо быстрым движением оседлал Василиска. Он ухватил змея за ороговевший край капюшона и резким движением приподнял его голову. Раскрылась огромная пасть, беспорядочно утыканная вывернутыми вперед клиновидными зубами.

— Давайте!

Нури подтащил неподъемную бадью с драконьим молоком, а Гасан-игрушечник, отбросив холстину, стал лить его ковш за ковшом в черно-розовую пасть, стараясь не коснуться зубов, скользких от яда.

— Все сразу! — натужно выдохнул леший. — Трудно держать…

Нури и Гасан вдвоем подняли и опрокинули в пасть бадью, молоко — как в воронку — втянулось в горло. А потом, взявшись за концы, они длинной жердью прижали нижнюю челюсть змея к земле и, когда леший слез с него, быстро отбежали в стороны.

— Он уже почти здоров, — сказал леший. — Оклемается, гад!

Василиск лежал недвижим и не пытался даже плюнуть вслед. Драконье молоко действовало как панацея, нейтрализуя не только болотный, разъедающий раны яд, но и яд собственный. Тот, от которого каменеют, Нури жил в Заколдованном Лесу уже вторую неделю. Время пролетело незаметно — как в старости, хотя до нее Нури было еще далеко. Он часто бывал в лабораториях, постигая популярные азы биотворчества. Кроме котлов горизонтального переноса, использовали здесь весь набор известных методов воздействия на наследственное вещество. И странно было видеть над экранах «Кассандры» поразительную птицу, которую можно было бы получить способом вертикального развития эмбриона кошки. Конечно, от дальнейшей работы над такой птицей приходилось отказываться, чтобы не порождать чудовищ, неожиданных и на Земле никому не нужных, А хотелось, неудержимо хотелось! Это самое трудное в работе творца — подавленное желание, вынужденная необходимость переступить через себя и отказаться от возможного, признав его ненужным. Как знакомы были они кибернетику Нури.

Он сдружился с лешим и часто сопровождал его в лесу и в поле. Неотесанный Митяй больше молчал, бродил, смотрел за порядком, часто присаживался на корточки, ковырял железным пальцем землю и закапывал семечко. Сбегав к ручью, приносил в жмени воду, поливал место посадки. И как заметил Нури, не было случая, чтобы семя не дало ростка.

Гром с той первой ночи больше не появлялся — видимо, ушел домой, к хозяину. Нури понимал его и не обижался.

Леший учил Нури понимать жизнь растений, и эта наука никогда не надоедала, и пришло время, когда Нури сам почувствовал: вот здесь надо посадить барбарисовый куст — и не семечком, а ростком. И это знание пришло к нему как бы само по себе. Выслушав Нури, леший довольно хмыкнул, брови его полезли на лоб, и показались густо синие глазки, маленькие, сумасшедше веселые.

Иногда по просьбе Пана Перуновича, который заботился о повышении кругозора своих сотрудников, Нури читал лекции в гулком помещении синтезирующего комплекса. Поскольку никто по-настоящему не работал, а все чего-то ждали, каких-то перемен, то приходило довольно много народа. Принципы построения математических моделей живого, едва — только прорисовывающиеся в воображении генетиков-программистов, почему-то мало интересовали слушателей. Но все оживлялись, когда Нури рассказывал о своем личном опыте воспитателя, о приемах воспитания у детей доброты и уважения к живому, к природе, которую так бездумно топтали и растрачивали предки.

— Эх, если бы только предки… — проговорил на одной из таких лекций Иванушка. — Мы вот раз спросили; товарищ Гигантюк, вы о чем думали, когда рощу под монумент сводили? Ответил, что мы не понимаем задачи момента. Потом выяснилось, что это он ревизоров ждал и хотел показать достижения по-крупному. Что поразительно, он действительно уверен; чем крупнее монумент, тем больше кажутся достижения…

— Вы к чему это, Ваня? — А к тому, что, по моему разумению, растрата природы лишь на одну десятую объясняется потребностями человечества, а на девять десятых — глупостью маленьких людей, попавших на большие посты. — А спешка? А корысть?

— В общении с природой спешка и корысть суть та же глупость.

Эти рассуждения показались Нури не лишенными интереса, но с другой стороны… Нури не спросил, где был принципиальный Иванушка, когда руководящий Кащей рощу срубал. Распределяя причины по процентам, Иванушка как-то забыл собственное нежелание вмешиваться.

Здесь, в Заколдованном Лесу, обитали люди порядочные, тихие, любили совершать добрые поступки и ожидали, что их обязательно должны совершать и все другие. Это так удобно… для себя, Но что все же делать с Василиском, он вот уже созревает для новых злодейств, а решение-то принимать кому? Не Пану же Перуновичу, благостному и эрудированному до невозможности.

Гасан-игрушечник и Неотесанный Митяй — вечная загадка человеческой психики! — выходили Василиска. А могли бы не пойти на болото, страшно ведь, кто бы осудил. И сдох бы Василиск, и всем радость… разве не мог им Пан Перунович помешать? Мог бы. Не стал. Устранился?.. А может, ерунда — эти рассуждения о загадках психологии, просто леший и мастер не могли по-другому? В конце концов, все доброе человек делает по внутренней потребности, и нет ничего подлее, чем — ожидание благодарности за добрые дела… Так думал воспитатель Нури.

Василиск сменил кожу. В отличие от людей змеи регулярно меняют кожу. Прежнее одеяние, зловонное и рваное, в шрамах и пятнах пластырей, отшелушивалось от тела, и настал день, когда Василиск выполз из него в новой шкуре с блестящей чешуей, невредимой и удобной. Болотная грязь не приставала к ней. Ощущение новизны требовало действия и пробудило любопытство. Василиск тронул носом окаменевшее тело кукушки, глянул в небо. В вышине по-прежнему кружил Ворон. Пусть кружит, не мешает… А кукушку не вернешь… Шевельнулось воспоминание о прошедшей муке и исчезло. Страдание быстро забывается.