Елена Хаецкая - Несчастный скиталец Страница 14

«Вечерний обход», – смекнул я. Руки мои разжались, и я рухнул в палисад, совершенно расшибив седалище свое.

– Полно врать, – ответствовал другой голос. – Это к ея племяннику чрез окно лазают пожилыя любовницы!

Солдаты расхохотались и прошли мимо.

Тут же поспел ко мне Мартос, нерасторопный мой слуга, навьюченный моим багажом. Рядом скакала веселая Милушка, изумившись моею одеждою.

Пригибаясь, как бы лазутчики, добежали мы до угла, где ожидала нас карета. Кучер на козлах, узрев мое добро, решил было возмутиться, но Мартос, драчливый мой слуга, пригрозил ему кулаком, каковой размерами со среднюю кастрюлю. Оба они довольно скоро привязали багаж к нарочитой решотке на крыше. Я же с Милушкою на руках, путаясь в юбках, влез по подножке в карету. В каковой, уже в обычных своих платьях, пребывали Миловзор и Эмилия. Сестрица моя заметить не преминула, что она ошибалась – дамское-де платье сидит на мне пребезобразно. Что ж, я рад буду поскорее отделаться от него, так только мы минуем городские заставы.

Миловзор снова, по обыкновению, пожал мне руку, отчего я пустил слезу.

– Вы храбрый человек, – заметил мне сей юноша. Я же к этому моменту и впрямь перестал бояться, решив отдаться на волю судьбы. Быть может, она, проникшись моей покорностью, чем-либо да вознаградит неумелого фигляра в моем лице. Может, невидимый мне зритель, ради кого поставлена сия опера, посочувствует мне?

Мартос утвердился на запятках, кучер – на козлах, а Милушка – на моих коленях. Я же откинулся назад и вздохнул. В сей же момент кучер щелкнул бичом и испустил престрашный клич; лошади рванулись с места; карета, тарахтя колесами, помчала в неизвестность твоего несчастнаго друга

Гастона дю Леруа

P.S. Обратнаго адреса у меня нет, как несложно догадаться. Остановились мы в какой-то дыре, где я и пишу к тебе. Скоро ли будет еще письмо – не ведаю.

* * *

Писано незнамо где

Две седмицы до макушки лета

Особой канцелярии начальнику

от мастера дознаний приватных

Шарло Луи Арбагаста

От Вашего имени нанятый, над домом подозреваемаго дю Леруа слежку учинил и даже два раза в самый дом проникал. Один раз – под видом зеленщика, другой – под видом собачьего паликмакера.

Зная, что преступница Феанира умеет чародейским способом внешность преображать, обратил я нарочитое внимание на женскую прислугу в сем дому. Но зная-же преступницын харахтер, обеих исключил – не может быть, чтобы Феанира с ея психологихческим патретом прельстилась обликом кривобокой грымзы, даже с целью сугубой конспирацыи.

Оставалось мне токмо ждать и, одевшись точильщиком ножей, встал я неподалеку. На другой-же день узрел я, како слуга подозреваемаго возвращается в дом вместе с неким лекарем нарочитой нацыи, каковой лекарь быв в компании с молодою девушкою, как бы с дочерью своей. Сей лекарь возбудил мое подозрение, ибо был в ту пору седмицы шестой день, в каковой день, как известно, у всех подобных лекарей нарочитый праздник и они не работают, вкупе с портными и менялами.

Особа, с ним шедшая, однако, Феанирою быть не могла по случаю закона сохранения материи, живой равно как и неживой. Каковая особа Феаниры ростом пониже будет, а в округлостях напротив – поширше.

Тем не менее, слежку я продолжил, разсудив: самозваный лекарь вкупе с неизвестною – верно, сообщники и собираются подозреваемаго побег учинить, с тем, дабы отправить его в тайное место. В каковом месте, вероятно, и Феанира обретается.

Пользуясь данными мне полномочиями, я предотвратил скорую их поимку и, купив быстроходную лошадь (щет прилагается), зачал ждать со всем вниманием.

Как обычно и бывает, я оказался совершенно правым. В женском облачении подозреваемый дю Леруа покинул дом свой чрез окно и в заранее готовой карете умчался из городу. Я же следую за ним уже третий день. Нощуют они в захудалых постоялых дворах, и я там же нощую (щета прилагаются). Следуют они в глубь страны и конечная цель пока не ясна. В спутниках-же беглеца я подозреваю сестру онаго (в виду патретнаго сходства) и ейного жениха (ввиду нежных меж ними отношений).

Нарочитая просьба кормовыя деньги отсылать для меня во все крупныя станцыи и поселения до востребования.

Конец донесения

Иной журнал Эмилии дю Леруа

Начинаю здесь новый журнал мой, предваряясь мечтанием, что спустя время перебелю написанное здесь черновое письмо. Оттого и в почерке будет торопливость, каковой в журнале быть не должно, ибо сей есть впоследствии реликвия фамильная. – Ах, несчастная Эмилия, вопрошу себя, на что ты решаешься? Разве не будет в случае неудачи не токмо семейное имя твое, но и самая репутация девическая навек загублены? Но я в отчаянии! А с отчаянья возможны слабым девицам в том числе и подвиги, какие и могучим мужам не под силу.

Последняя трапеза в доме отеческом… С какой невыразимою нежностию взирала я на суровые, закопченные стены, кои лелеяли юность мою! Увы, несчастный прародитель мой! – очнувшись завтра поутру ото сна, откроешь ты, что Эмилия твоя бежала… бежала навстречу ужасной НЕИЗВЕСТНОСТИ!

Писано в ночь, в скверной корчме при дороге в столичный град.

Уют домашний и семейственный покой сменились тотчас бытом самым неприглядным – довольно лишь того сказать, что подсвешники тут нечищены, свещи сальны, зело вонючи и коптят безпощадно, и ежели желаешь избегнуть той участи, что лицо твое почернеет, якобы у арапки, надобно поминутно снимать с оных нагар снемцами чрезвычайно липкими от безпрерывного многолетняго употребления. Посуда здешняя кривобока, мебели хромают, а пещь стонет гласом нечеловеческим. Одно только мне утешительно: что я с Миловзором любезным моим. Ведь для меня отныне единственное отечество и единый дом родной – у него на груди, и сие пребудет тако до самой кончины моей.

В возрасте куда нежнейшем, нежели нынешний, доводилось уж мне вкушать от ядовитых сладостей столичных, но многое из тогдашнего я уже не помню и потому для памяти набрасываю на сих жалких листках мои более зрелые впечатления. Увы, они могли бы быть подробнее, еслиб не постоянная забота о приведшем нас сюда деле. Мы даже не смогли надлежащим образом совершить променад по модным лавкам (а принимая во внимание количество их и дальнюю протяженность, лутше следовало бы сказать «вояж»). За нехваткою времени ограничились двумя, причем один шляпный, а после заглянули еще в книжную торговлю, где мне смертельно понравились разкрашенные гравюры в папке, представляющие собою как бы роман в отдельных к нему картинах. Однако ж сам роман отсутствует – его, сообразно событиям, запечатленным на гравюрах, должен создать зритель их единственно в воображении своем. Называется сей роман «Похищение локона» и, судя по немногому увиденному, весьма увлекателен и пикантен. Владелец книжной торговли, пренеприятнейший тип, и с прищуром, изволил один лишь первой лист показать – тот, где преискуснейше нарисована спящая девица неземной красоты, а из кустов ею любуется пригожий кавалер. «Остальное вы сможете увидеть во всех подробностях, когда выразите определенное желание приобресть». – И все тут! Я едва не расплакалась, но толку от этого было бы немного.