Владимир Круковер - Чужой из психушки (фрагмент) Страница 14

В одно время мелькнула даже мысль: "Выиграл по какой-нибудь лотерее, а потом поехал в Москву деньги получать. Но… Ведь столько уже лет вместе, все беды и горе — пополам, а тут утаил?"

Жена с трудом сдерживала слезы, а он, хлебнув коньяку, отмяк, отошел сердцем, вновь распахнул чемодан, достал оттуда пальто-джерси, красивый свитер, платье, дорогие духи, золотые часы на цепочке с замысловатым брелоком…

А он, не раздеваясь, лег опять на свой диван, достал из кармана пузырек с транквилизаторами, заглотил целую горсть таблеток и отвернулся к стене. И жена опять, глуша обиду, прощающе подумала о том, что так и должно быть: с дороги, устал, — не до секса. А когда убедилась, что он действительно заснул, тщательно обшарила карманы его пиджака.

Денег было не так уж много — четыреста рублей. Она прикинула в уме стоимость покупок, дорогу туда и обратно, мелкие расходы — получилось не так уж много, всего какая-то тысяча. Ее охватила злость, но муж спал сном невинного ребенка, и ей стало жалко его. По-матерински. "Сорвался мужик, попала шлея под хвост или бес в ребро. За всю их скромную жизнь решил разок шикануть — Бог с ним! Ведь почти на все деньги купил ей, дорогие купил вещи, редкие в городе. А себе — ничего! Ну, может, попил там чуть-чуть, по ресторанам пошастал, по Москве… Все одно — деньги-то шальные. Как пришли так и ушли. А что скрытно все — так оно и правильно: зачем же в доме и на улице всем про выигрыш знать?"

И она, млея от счастья, снова стала вертеться у зеркала, вновь и вновь примеряя подарки, радуясь, как ей казалось, возвращающемуся благоденствию в семье.

А он, проснувшись ровно через два часа, тихо лежал в сумраке вечера, не чувствуя совершенно ватности своего тела, но зато голова функционировала довольно ясно. Гудели в мозгах бесчисленные самолеты, шумели железнодорожные вокзалы, всякие рестораны… Лапали его упругие девичьи груди грязные и волосатые пальцы мужиков, а он с остервенением бил их владельцев по голове или по почкам, или по печени… А затем с ежедневно растущей сноровистостью обшаривал их карманы, вынимал деньги и ценности, снимал с рук кольца, перстни… Драгоценностей он почему-то опасался, и после очередного грабежа с сожалением выбрасывал их в урны… Затем в самом темном месте быстро переодевался, выворачивая куртку наизнанку, пряча парик в сумку, а взамен напяливал на голову щегольскую кепку, насаживал на нос темные очки и растворялся в толпе.

В Москве он пришел прямо на квартиру к знаменитому профессору, и тот долго смеялся над его страхами и отчаянием. Он смеялся необидно, по-старчески — хе-хе-хе! Дробно так, но довольно звонко.

Идя от профессора в аптеку, он знал, что обыкновенный гормональный препарат избавит его от чужеродных наростов на волосатой мужской груди.* Но от этого ему, почему-то, стало не легче. Вялый интеллигент трусливо свернул в первую попавшуюся подворотню и долго стоял там, прижимаясь к холодной стене, млея от непонятного страха. Он чуть было не выбросил все деньги, добытые рискованным трудом, в пароксизме отчаяния, но вовремя одумался, боясь своим нелепым поступком привлечь чье-то внимание.

А позже, когда совсем рассосались эти груди, он совершенно успокоился и его уже не мучили воспоминания об ограбленных мужиках, а бередили душу их липкие руки, похотливые рычания, вопли неудовлетворенной страсти — дикие и яростные. Ему казалось, что он никогда уже не сможет прикоснуться к женщине, встать рядом с мужчиной, подать ему руку — запросто и по-свойски. Груди исчезли, и он почувствовал вдруг себя бесполым существом, как деревянная матрешка.

Но и эти страхи оказались совершенно беспочвенными. В минуты их последней встречи профессор доходчиво объяснил ему, где и как он сможет избавиться от последствий психологического шока, написал коллеге рекомендательное письмо. И он понял, что ему достаточно будет пройти несколько сеансов гипноза в родном областном центре, попринимать курс нейролептических препаратов, и тогда он будет совершенно здоровым.

…Но ему все равно не хотелось шевелиться в постели, говорить с женой, встречаться со знакомыми. Лежать бы вот в таком оцепенении, долго лежать…

14. Конкретный разговор хозяина с котом

Жизнь спешит, если Лучше у одного разумного и добродушного быть в любви

и почтении, нежели у тысяч дураков.

Ничего конкретного из этого разговора не получилось. Выбивалка для ковров превратилась в моей руке в банановую гроздь, кот невозмутимо прошествовал на кухню, оттуда донеслись хруст и чавканье. Я отнес бананы Жене, взял сигареты и вышел на балкон. Было такое ощущение, будто я приобрел машину для исполнения желаний… испорченную. Шагреневую кожу с дырками. Я прижег сигарету, затянулся, глянул вниз и сплюнул. Почему же все, выходящие на балкон, испытывают искушение плюнуть или что-нибудь бросить на улицу[8]?

Я стоял, облокотившись на перила, курил, глубоко затягиваясь. Внизу клубилось нечто неясное, будто я сидел на обрыве, свесив ноги в тапочках над чем-то чуждым.

Я посмотрел на собственные ноги. Они были в тапочках, причем один прорвался и в дырку выглядывал большой палец. Захотелось испить кефиру, но желудок еще был полон рыбной сытостью.

Скрипнула балконная дверь. Задрав напряженный хвост, на балкон вышел рыжий разбойник. На миг все сущее подернулось дымкой, неким флером ирреальности.

Не вздумай, — мгновенно сказал я ему, — ни в коем случае. Никаких желаний воплощать не надо.

Увы, — промурлыкал Ыдыка Бе, — это не всегда от меня зависит. Я же разтроенный.

Если ты такой, тройной, то на фига сюда приперся?! Сидел бы на своей планете, или где вы там сидите, ыдыки бешеные.

Я печалюсь, — сказал Бе, — печалюсь вместе с тобой, но бессилен я в соперничестве с тройным сознанием.

Он посмотрел на меня раскосыми глазами, в которых не было печали, а была какая-то бесшабашная дикость, развернулся и ушел. Я глубоко затянулся остатком сигареты и выбросил окурок через перила. Снизу раздался сдавленный вскрик, перешедший в проклятие. Похоже, некому лысому не повезло.

Вновь появился кот. На шее у него болтался обрывок поржавевшей цепи, в лапах был струнный инструмент.

— Хочешь, я расскажу тебе сказку про Красную шапочку? — спросил он.

Это было настолько нелепо, что я заворожено кивнул. Кот встал на задние лапы и ударил по гуслям…

Больше всего на свете Люпус не любил утро.

Сегодняшнее утро он не любил особенно, потому что его активно будили.

— Какого черта! — пробормотал он, натягивая одеяло на голову.