Дмитрий Федотов - Русский фронтир (сборник) Страница 15

– Отдохните, вождь, вы так устали, на вас лица нет, – сказала девушка.

Она была неуловимо похожа на Гури и, вероятно, приходилась ей дальней родственницей, здесь это в порядке вещей. Аристократ с претензиями на власть не станет крутить любовь с обслугой, но если юноша из династии Ун нацелился идти в торговлю, строительство или аграрный сектор – такие отношения не возбраняются… Секунду, как она меня назвала?!

Одна из форм обращения к младшему вождю. Стоп, не совсем так. Лицо, приравненное к… Нет! Девушка использовала редкое слово, которым зовут чужака, возведенного в достоинство «рожденного во дворце». Статус присваивается в боевой обстановке или при иных чрезвычайных обстоятельствах, когда надо дать большие полномочия ценному специалисту. Или просто хороший человек подвернулся, и семья решила забрать его со всеми потрохами, так сказать, для улучшения породы. Интересно, какой случай – мой?

Кстати, обратного хода процедура не имеет. Назвали конем – полезай в хомут и жуй сено. Можешь уехать, но тогда веди себя тихо и благородно. Скажешь глупость, дашь не в ту морду, решат, что позоришь род – убьют и не почешутся.

Здрасте-пожалуйста, я младший вождь династии Ун. Меня приняли в игру. А я просил?!

И тут пришло на ум – ну да, просил, еще как.

Невербально. Зато всем сердцем.

… Унгури сидела, будто окаменев, только по щекам катились слезы, когда скончался Унгелен. Ухаживала за ним до последней минуты, хотя знала, что это смертельно опасно, и мы ничего не можем гарантировать. Отец только головой покачал и рукой махнул, совсем по-нашему. Он уже сказал полковнику: если половина двора уцелеет, государство не развалится, а вот если половина народа вымрет – пиши пропало. Спасайте людей, я без них не имею смысла…

Я смотрел, как плачет Унгури, и думал: если она тоже умрет, Сорочкину не жить. Его придушат и зароют. Гури исполнилось четырнадцать, а Гене пятнадцать, когда отец поручил им работать с нами. Два рано повзрослевших ребенка, они были напичканы по уши знаниями о своем народе, обучены азам государственного управления и готовы в любой момент подменить кого-то из дядьев и тетушек. Они дали нам бездну материала. Гури уже считалась практически готовым шефом протокола. У Гены был талант к языкам, его прочили на местный аналог таможни, где он и без того торчал все свободное время, общаясь с караванщиками. Они с Сорочкиным, два лингвиста, нашли друг друга. В третью командировку Леша вез для парня какие-то немыслимые терабайты обучающих программ и грозился сделать из Гены языковеда вселенского масштаба…

Мы едва успели очухаться после высадки, когда Гена утащил Сорочкина в город – пришел караван издалека, оба давно его ждали, чтобы исследовать редкий западный диалект. Для Леши это был очередной профессиональный вызов, а для возмужавшего Унгелена, на шее которого появился знак младшего вождя, – нечто неизмеримо большее. Сами догадайтесь, чего ради имперский чиновник изучает языки, составляет разговорники и проводит мастер-классы для рядовых толмачей. Это обеспечивает связность огромных территорий и дает народам шанс договариваться между собой миром ко взаимной пользе. Еще это разведка, конечно, и контрразведка. Неспроста именно Унгелен первым говорил со всеми земными делегациями.

Сорочкин был, как я понимаю, тоже тот еще фрукт, только не кадровый, а вербованный. Кадровый имперский офицер – человек более долга, нежели чести, и не покончит с собой, пока в нем есть нужда или к нему остались вопросы. Просто убить себя, когда все плохо, – это для гражданских.

Сконфуженный Унгелен привез своего приятеля на базу через трое суток. Сорочкин был в жару, бреду и характерной сыпи.

– Ну, Гена, ты даешь! – ляпнул доктор Шалыгин. – Подкатил нам подарочек…

Чем настроил туземную администрацию на самую удобную для землян версию. Унгелен и так грешил на караванщиков, а те ушли обратно к западу еще третьего дня. Шалыгин сказал: надо догнать и взять анализ крови, но великий вождь летать в ту сторону не дает. Младший вождь совсем загрустил и ответил: великий знает, что делает. Явился полковник, увидел тело, просчитал все варианты развития событий, включая войну с туземцами, и объявил на базе «угрожаемый период». Меня послали убеждать Тунгуса, что у лингвиста не просто болячка. Я был убедителен, и Тунгус поверил. Началась свистопляска под названием «закрываем город». Тщательно, но без фанатизма – мы ведь еще не знали, с чем столкнулись.

Доктор предположил, что больной был инфицирован перед самым отлетом, и вирус просто «заснул» вместе с организмом – инкубационный период растянулся на четыре месяца. Но где этот раздолбай подхватил заразу? У нас трехнедельный карантин. Специально, чтобы не притащить с собой лишнего.

Сорочкин очухался и был допрошен. Вскрылось невероятное. Запредельный просто идиотизм. Оказывается, маршрут к «Земле-2» у рядовых космонавтов-транспортников считался уже рутинным, а про саму планету говорили, будто она исследована вдоль и поперек – ха-ха три раза, кто понимает… Короче, старые космические волки решили возродить традицию: за пару дней до отлета покинуть медицинский центр через теплотрассу, завалиться в ближайший кабак, слегка там вздрогнуть да прогуляться по бабам. А Сорочкину только дай сунуть нос куда не надо – он ведь у нас заслуженный полевой исследователь. И в некотором смысле тоже старый космический волк. В общем, ему стало интересно, как они это делают. И вместе с парой механиков Леша отправился в загул. Мы высадились, механики усвистали на звездолете дальше, а негодяй Сорочкин – вот. Жить будет. Но болеет так тяжело, что почти жаль его, дурака.

Полковник вытряхнул из полуживого Сорочкина все имена, пароли и явки, пообещал допрос под гипнозом на случай, если пациент чего забыл, и посоветовал молиться. Леша страдал, ныл и жаловался. Не понимал, за что с ним так грубо. Он еще не уяснил, чего натворил и чем страшна ветряная оспа в условно античном городе, где двадцать тысяч человек без иммунитета.

Начали заболевать местные, подозрительно быстро, ненормально для ветрянки. Доктор Шалыгин разобрался с вирусом – и слегка напрягся. Долго сидел на посту дальней связи, консультируясь с Москвой. В городе народ падал, будто его из пулемета косят. Мы пытались уговорить местных носить марлевые повязки, но стояла удушливая жара, и ничего путного из этого не вышло.

Когда насчитали первые сто смертей, Сорочкин был уже вполне ходячий. С базы Лешу не выпускали, да и перемещался он строго от санчасти до поста ДС, где ему устраивали межпланетные допросы суровые дяди из ФСБ. Думаю, это немного развлекало Сорочкина, потому что экспедиция с ним не разговаривала вовсе. Добряк Шалыгин, у которого тот трудился санитаром, и то низвел общение до уровня подай-принеси-пошел вон.

Леша все рвался узнать у меня, как там Гена. Что я мог сказать? Унгелен боролся со смертью. В короткие минуты просветления спрашивал, как там Леша, и корил себя за то, что всех подвел. Мне умереть со стыда хотелось, когда он так говорил.

Москва дала предварительные данные по вирусу. Никогда еще я не видел Шалыгина растерянным, а полковника – испуганным. В тот же день зараза впервые «пробила иммунитет» у одного из наших. Полковник заставил всех поголовно надеть респираторы. Люди начали терять сознание: по летней жарище дышать в намордниках было трудно. Доктор сказал, что это сугубо психологический эффект, и щедро накормил экспедицию транквилизаторами. Некоторым полегчало, некоторым не очень.

Сорочкин начал потихоньку высовываться из санчасти, гулять по базе, его не замечали в упор и даже под ноги не плевали. Демонстративно. А лучше бы морду в кровь разбили.

…Унгури повернула ко мне мокрое от слез лицо:

– Ты не носишь маску. Почему? Это ведь опасно для вас тоже, и тебе было приказано, я знаю.

– Вожди не носят масок.

Я сказал это, не думая о контексте, подтексте и так далее. Правящая династия отказалась от респираторов принципиально и наотрез. Ну да, полковник чуть из сапог не выпрыгнул, когда разведка ему настучала, что я снимаю респиратор во дворце. Он сделал понятно какой вывод: этот скользкий тип рискует собой ради дипломатии, хочет понравиться Тунгусу. Полковник даже крикнул в сердцах: ну, если сдохнете, так и доложим вашему начальству – прогибался перед местными!

А я просто так захотел – без маски.

Вожди не носят масок, и все тут. Только сказав это, глядя в бездонные глаза Унгури, я подумал: какая, черт побери, емкая метафора. На Земле правитель всегда артист и притворщик, даже если совсем не хочет – надо. На Земле-2 по-другому, тут рулят вожди. Те, кто ведут за собой. Они не лицемерят перед народом. И народ идет за ними…

Между нами лежал мертвый Унгелен. Юноша, за которого сестра отдала бы свою жизнь, а я… А меня хватило на то, чтобы делать уколы, обрабатывать ранки и держать мальчика за руку. И все без толку.