Виталий Сертаков - Пленники Пограничья Страница 15

«Ну конечно, — сказал себе Старший. — Куда ему спешить? Триста лет тут махал граблями на свежем воздухе и еще столько же проживет…»

Эхус покорно лежал, подвернув волосатые лапы. Где-то в глубине его многотонного тела равномерно ухало сердце. Левая пазуха была открыта, и виднелся край ярко-розовой, пронизанной сосудами изнанки. По вороненой шкуре его покатой спины метались солнечные зайчики. Маскировочная сеть наверху мелко дрожала. Женщина-пастушка остановила трактор и, сидя на кожаном сиденье, рассматривала что-то в своих руках.

Один из Эхусов тяжело поднялся и пошел к озеру. Он забрался на самую глубину водоема, так что над поверхностью воды торчал маленький черный холмик. Жужжали мухи над свежениной. Лукас перевернул страницу. Несмотря на то что до него было метров тридцать, звук получился оглушительный,

— Тут всегда так тихо? — спросил Валентин.

— А тебе будет приятно, если во время работы начнут орать над головой или включат пилу? — отозвался Маркус. — Здесь восемь черепах, и только одна свободна, остальные загружены.

«Четырнадцать человек, — умножил Старший, — и так, год за годом, тысячи лет они пасутся и лечат…»

Он больше не робел, потому что нашел причину своей робости. Точнее, он знал причину и раньше, но старательно ее забывал, гнал от себя всеми методами. Все очень просто. В левой пазухе Эхуса лежал профессор Харченко; смотреть на него не очень-то хотелось, но это было вполне терпимо.

Но в правой пазухе спала Анка.

С простреленным легким и позвоночником. На сестру Старший посмотреть боялся, потому что совсем не приличествовало при всех пустить слезу.

— Ты должен, — негромко напомнил Маркус. — Ты кормилец, и должен привыкнуть к зрелищу реанимации. Или ты научишься переносить кровь спокойно, или…

— На кровь мне наплевать! — огрызнулся Старший. — Ладно, я… я попробую еще раз.

Со второго захода получилось куда успешнее. И внутри Эхуса не встретилось ничего жуткого. Профессор Харченко выглядел гораздо лучше, чем раньше. Старший видел его всего дважды, и то мельком, но был потрясен произошедшими переменами. В тесном коконе цвета разведенной марганцовки на боку покоился крепкий, щекастый мужчина лет сорока, до самых глаз заросший рыжей бородой. Михаил спал, слегка подогнув ноги и прижав к груди руки крест-накрест. Его бицепсы стали толще раза в два; Старший вспомнил, каким доходягой профессор был, когда они вместе мылись в бане у дяди Сани. Как объяснил Маркус, погружаться в пазуху можно в любом положении. Эхус все равно развернет правильно, как наиболее естественно для человеческого организма. Тут Старший немного воспрял духом; его совсем не грела мысль о том, что голую Анку может разглядывать любой кому не лень. И он уже спокойнее стал спрашивать, что это за кишка торчит у профессора из пупка, и почему сзади, на спине, видны черные дырки.

— Это не дырки, — засмеялся Маркус. — Это искусственные свищи для доступа к почкам и их чистки. Эхус диагностирует весь организм, но лечит поэтапно. Видимо, проблемы профессора не ограничивались опухолью…

— А в пупок зачем?

— А как, по-твоему, спящего кормить? Специальный канал обеспечивает доступ к желудку и кишечнику.

Старший поежился, но промолчал. Предстояло открыть правую пазуху.

Он со всей силы закусил нижнюю губу и придал лицу самое равнодушное выражение, но не сумел сдержать крика. Там, внутри, Анка двигалась.

— Дядя Маркус, она… она… — непослушными губами прошептал Старший, отскочил назад, споткнулся и грохнулся в жесткую вонючую солому.

Маркус и пастух рванулись к пазухе одновременно, потом перебросились парой слов и засмеялись.

— С ней полный порядок, Эхус проводит стимуляцию мышц, иначе они атрофируются, — успокоил реаниматор. — Девочке осталось максимум три дня а потом вы встретитесь уже дома. Теперь тебе предстоит обойти всех и просто послушать… Поговорим после.

Старший в сопровождении молчаливого пастуха трижды садился в карманы, и трижды ему прикрепляли к голове управляющий офхолдер. Но на этом неудобства не заканчивались; для кормильца нашлось кое-что пострашнее, чем пара пиявок, вцепившихся в кожу головы. Из нижнего «люка», ведущего в брюхо зверя, Маркус извлек нечто вроде гибкого широкого пояса, заставил Вальку закатать рубашку и приладил пояс на голое тело. Боли не было, только горячая удавка облегала талию все крепче и крепче. Старшего усадили в кресло пастуха и велели дышать часто и поверхностно, чтобы не мешать зверю верно найти точки сцепления…

Валька немного испугался, когда из-под багрового жгута, охватившего поясницу, словно средних размеров анаконда, тонкой струйкой потекла по боку кровь. Маркус вытирал бинтом и убеждал, что это неопасно. Главное — не терпеть боль, ни в коем случае! Сильная боль означает, что данный Эхус создан для другого кормильца и не соглашается рожать…

Больно стало где-то через полчаса, но реаниматор попросил еще немного потерпеть. После освобождения от живого «пояса» Валька нащупал запекшуюся ранку на позвоночнике и еще две — по бокам.

К вечеру он чувствовал себя в крайней степени истощения. Он не бегал, не дрался, не скакал на дискотеке. Вместо этого плотно покушал и провел больше четырех часов в сидячем положении, но устал так, что из третьей черепахи не смог самостоятельно выбраться.

— На сегодня достаточно, — подвел итог Маркус, скармливая Вальке горсть витаминов. — Голова болит?

— Ага… Дядя Маркус, они совсем не такие, как тот… Ну, который был у дяди Лукаса…

— Ничего не говори. Сейчас спи, итоги будем подводить послезавтра.

Его устроили на ночевку прямо в кузове грузовичка. Расстелили спальник, а поверх устроили палатку в палатке, натянули плотную противомоскитную сетку. Валька прихватил с собой в дорогу несколько журналов, плеер и кассеты с новыми записями, но захрапел, едва коснувшись щекой мохнатой изнанки спального мешка.

Наутро повторилось то же самое, только с гораздо более плачевными последствиями для «испытателя». Ранки от присосок Эхуса саднили и кровоточили вместо того, чтобы затянуться, как раньше, за три минуты. Уже первая с утра черепаха довела кормильца до судорог и рвоты. Пришлось целых два часа отлеживаться в домике пастухов; Маркус предложил сделать перерыв, но Старший воспротивился. Он поставил себе задачу: все закончить за три дня.

Когда к трем часам пополудни Вальку вытащили второго Эхуса, цветом кожи он походил на молодого аллигатора. Когда он очнулся, его голова лежала на коленях у женщины-пастуха. Женщина гладило по волосам, промокала лоб влажным полотенцем и тихо напевала. Ее муж приехал к края выпаса с полной тачкой свиных копыт и непереваренных костей. Семья пастухов смотрела на Старшего с ужасом.