Евгений Войскунский - Формула невозможного Страница 15

— А что Азад нес в типографию? — спросила она. — Материалы третьей полосы? Я постараюсь сделать все, что в моих силах, а вы попробуйте собрать всех, кто готовил материалы…

Я забыл поблагодарить ее. Я обзвонил полгорода — конечно, все расползлись в разные концы. Потом я объехал полгорода, но я нашел всех: мы, газетчики, такие люди. Одного я нашел в кино, другого — на вокзале, третьего… впрочем, это его дело.

Все закончилось лучше, чем я предполагал. Когда я наконец попал в редакцию, все было уже заново отпечатано на машинке. Статья профессора Кудратли — «Новые методы радиоактивного лечения», очерк Мамедхана «На морских буровых», международное обозрение, два стихотворения, три читательских письма…

Из типографии уже звонили раза три. Поспешно собрав материалы в папку, я кинулся к выходу.

У дверей меня остановил Мамедхан.

— На пару слов, товарищ Рзаев.

— Завтра, Мамедхан, газета опаздывает!

Все закончилось благополучно. Газета вышла вовремя. А утром аккуратный Мамедхан сказал свою «пару слов»:

— Обязательно надо вынести Наргиз благодарность в приказе. Молодец она, выручила нас!

Я не стал возражать: Наргиз здорово помогла нам. Не считаясь с тем, что служебное время истекло, она…

— Дело не в служебном времени, — сказал Мамедхан. — Все материалы она напечатала до нашего прихода. Когда мы собрались в редакции, все было готово, она дала нам на проверку.

— Так у нее оставались оригиналы?

— Нет, товарищ Рзаев. Оригиналы были заперты в шкафах и столах. Она печатала «из головы». Ведь вам известна ее феноменальная память.

— Что, что? — Я швырнул связку ключей на стол. — Из головы? Хорошая память — это прекрасно! Но как можно доверить памяти девушки столько ответственных материалов?

Меня охватил ужас. Ведь вчера вечером Наргиз по памяти отпечатала больше двадцати гранок — по-вашему страниц, насыщенных цифрами, фамилиями, географическими названиями…

Схватившись за голову, я малодушно зажмурился. Мне страшно было представить третью полосу сегодняшней газеты. Перевранные имена, цифры и термины злобно смеялись надо мной, упрекали…

Подняв голову, я встретил укоризненный взгляд Мамедхана.

— Не беспокойтесь, товарищ Рзаев, — уверенно сказал Мамедхан, — все проверено трижды. Ни одной ошибки.

Мне не терпелось увидеть Наргиз, но сначала я съездил в больницу навестить Азада. Парень был вне опасности. Узнав все подробности, я приготовил на завтра корреспонденцию о его героическом поступке и позвал к себе Наргиз.

Она вошла неторопливым шагом, тихо поздоровалась и застенчиво спросила:

— Что, разве была какая-нибудь ошибка?

— Нет, Наргиз. Ваша феноменальная память помогла нам. Если бы не вы, газета опоздала бы.

Я усадил ее против себя и начал прямо:

— Наргиз, я в жизни не встречал человека, который мог бы с такой точностью запомнить наизусть такое количество разнообразного материала. Это выше человеческих способностей. Поэтому мне интересно узнать: это у вас от рождения, или…

— Нет, товарищ Рзаев. От рождения у меня была хорошая, но самая обыкновенная память. А это… Это развилось у меня недавно. Этим я обязана врачам.

Я сразу, чутьем газетчика, понял, что «это» — новое достижение медицины.

И вот что мне рассказала Наргиз.

Это было в марте, когда в горном районе, где она жила, земля еще была покрыта белой скатертью снегов. Днем таяло, а к ночи подмораживало, и грязь на дорогах замерзая, делалась твердой, как булыжник.

Рано утром она шла на работу. В узкий переулок свернул тяжелый грузовик-лесовоз. Девушка бросилась в сторону, поскользнулась и упала, ударившись головой о заледеневшую мостовую, и потеряла сознание.

Наргиз очнулась в районной больнице. От страшной головной боли она еле смогла поднять отяжелевшие, как чугун, веки. Комната казалась наполненной туманом. Мелькали белые халаты врачей, лица она не различала.

Несколько дней она пролежала в полузабытьи. Потом начала поправляться, но головные боли не прекращались. Оказалось, что девушка лишилась памяти. Все путалось у нее в голове, она не могла вспомнить даже свой день рождения.

Первые попытки лечения не увенчались успехом и Наргиз перевезли из райцентра в Баку. Ее осмотрел доцент Искендеров — психиатр, занимавшийся восстановлением памяти.

Он терпеливо расспрашивал девушку, добиваясь от нее толковых ответов. Он оставил ей листок с маленьким стихотворением и просил к вечеру выучить его наизусть. Но когда он зашел к ней вечером и спросил про стихотворение, девушка удивленно сказала:

— Вы мне ничего не поручали.

Он вытащил из-под подушки листок со стихами — тогда девушка вспомнила про задание и заплакала от стыда.

На следующее утро Наргиз перенесли в другую комнату, где стоял высокий аппарат, сверкавший белой эмалью и никелем.

Молодой доцент усадил ее в кресло и взял за руку, будто приготовился следить за пульсом. На голову Наргиз надели нечто вроде шлема, от которого шли длинные, гибкие провода к аппарату. Задавая ей разные вопросы, Искендеров не сводил глаз с экрана катоднолучевой трубки, по которому бегали зеленые зигзаги, с циферблатов измерительных приборов.

Прервав беседу, он отошел к пульту управления и повернул несколько рукояток. В ушах Наргиз раздался непонятный гул, в голове разлилось приятное ощущение тепла, как будто от невидимой печки. Вспыхивали крошечные цветные лампочки на пульте, что — то не больно, скорее приятно покалывало в голове. И она заснула.

Проснулась она на своей койке, освеженная сном. Голова больше не болела. Было хорошо и легко. Наргиз повернулась на другой бок и снова заснула.

Каждый день ей надевали шлем с проводами и после каждого сеанса она подолгу спала.

На третий день Искендеров дал ей на пробу стихотворение — она выучила его без затруднений. Память ее улучшалась с каждым днем.

Через три месяца Наргиз выписалась из клиники Искендерова с твердым намерением посвятить себя новым методам лечения заболеваний мозга наиболее сложной и во многом загадочной части человеческого организма. Той же осенью она поступила в университет.

— А память у меня с тех пор, действительно, феноменальная, — сказала Наргиз, заканчивая рассказ. — Даже самой мне удивительно. Но пока я должна быть под наблюдением. Два раза в месяц я хожу к доценту Искендерову, он меня тщательно исследует и пока, кажется, очень доволен. Но только, товарищ Рзаев, прошу вас — эта история не для печати. Еще рано. Так сказал сам Искендеров.

Когда Наргиз вышла, я задумался. Если бы у нее после лечения память восстановилась в нормальных пределах, я сейчас же послал бы Мамедхана и фотографа к Искендерову, чтобы они приготовили хороший фотоочерк для газеты. Мамедхан из самого неразговорчивого человека вытянет все, что надо. А заглавие? «Лаборатория памяти»? Или — «Загадка мозга»? «Доцент Искендеров победил безумие»?