Юрий Иваниченко - Огонь в колыбели Страница 15

Старик же между тем поминал по матушке все подряд: собаку, которая при его появлении смылась в будку; будку, которую сикось-накось изладил нелюбимый зять; зятя, что поперся за каким-то чертом в лес по ягоды, да еще внучка с собой прихватил — будто дома есть нечего! холодильник аж ломится! — далее крыл и холодильник, сейчас не работающий, и идиота, отключившего электричество, и, в конце концов, всех тех ученых дармоедов, которые напридумывали всякие-разные токи, атомы и пропасть других глупостей, без каких можно прекрасно обойтись… Марта не слушала эту привычную воркотню.

— И куда лезут, умники? — гневался дедок. — Чего им еще надо? Вот и доигрались, чтоб им пусто было! Все через них! А теперь чего ж? Конец света!

— Да помолчи ты хоть немного! — не выдержала наконец Марта. — Чего расшумелся? Еще ж ничего не известно…

— Дурища! Ох и дурища же ты! — завопил старик, размахивая руками у нее перед носом — откуда и, силы взялись. — Неизвестно! Как же, придут к тебе, известят! Все расскажут! Как ребенок! Сама погляди, если не слепая, — и он ткнул пальцем в горизонт.

— Ребенок? — у Марты в груди что-то с болью оборвалось. — Ребенок?..

До сих пор она глядела лишь под ноги, видела только свое подворье. А теперь выпрямилась, подняла голову, осмотрелась — и увидела черные, как смолою облитые, холмы, которые будто стали выше и закрывали полнеба. Где-то там, среди этих мертвых хмурых громад, затерялся ее сын крохотное, родное, теплое существо… Марта простерла руки к безответному небу и закричала — пронзительно, дико…

* * *

— Ты думай, что говоришь! — вспыхнул Рэм. — Куда же ей деваться?

— Куда деваться… Мы уцелели, значит, еще кто-то мог спастись. Разве это невозможно? Ты же сам говорил!

— Говорил. Но эти люди, может, за тысячи километров отсюда, может, и совсем в другом полушарии. Если они вообще есть. Да я сейчас муравья на нашем дворе раздавить боюсь, Марта, а ты из каприза бросаешься человеческой жизнью!

— Это вовсе не каприз. Выслушай меня — и поймешь, что у нас нет другого выхода.

— Да чем тебе Лина помешала?

— А почему это ты ее так защищаешь? Кто она тебе? Нам всем она одинаково чужая.

— Чужая или родная, она прежде всего ребенок. Живая душа, наконец. Беззащитная и слабая…

— Ребенок… Разве ей три года?

— Пусть не три — тринадцать. Девчонка совсем…

— Когда мне было тринадцать, никто не называл меня слабою и беззащитною. Я умела постоять за себя. О, мне всему довелось научиться. Ты же знаешь, мать ушла от нас, с тех пор дом держался на мне, а ведь была ненамного старше Лины. Все тут мое… везде мои руки…

— Поставь себя на ее место. Что бы делала ты в этом стеклянном аду? Выжила бы?

— Не хочу я ставить себя на чье-то место. Я — это я, а она — это она. Мы с ней совсем разные, ясно?

— Конечно, разные. Я знаю, ты не любишь ее, она тебя раздражает. И тем, что молчалива, думает все время про что-то свое, и тем, что такая вялая, невнимательная, все у нее из рук валится…

— А что, не так? Помощи от нее — кот наплакал, а я должна разрываться…

— Я знаю, Марта, тебе нелегко, ты устаешь. Но я помогаю, чем могу. Не трогай только Лину, дай девчушке опомниться, душу отогреть. Мы ведь не знаем, какая она была раньше, до этой беды. Легко ли пережить такое? Сейчас весь мир для нее — мы. Разве можно вот так взять и выгнать?..

— А разве я в своем собственном доме не вправе делать, что захочу? Отец со мной согласен.

— Так я и знал, это он надоумил тебя выгнать Лину!

— Нет, я сама!

— Неправда, Марта! Ты бы до такого не скатилась. Да вспомни, как мы нашли ее, принесли сюда, отпаивали теплым молоком, учили заново ходить… И ты все это забыла?

— Ты говоришь: вспомни, как мы нашли ее. А ты сам — ты забыл, как я нашла тебя?

Рэм растерялся лишь на миг — на неизмеримо малое мгновение, когда дорога, круто свернув налево, вывела его из леса, и он увидел багровые клубы туч, закрывшие небо. Но этого мгновения хватило, чтобы автомобиль, потеряв управление, вильнул в сторону и влип в могучий ствол старого дерева. Машину тряхануло, раздался противный скрежет металла, звон разбитого стекла. Темная тяжесть обрушилась на Рэма, кровь залила глаза, и он уже не мог понять, наяву ли привиделся ему багровый мрак за окнами помятой кабины, или это было химерой, порожденной подступающим беспамятством.

Когда Рэм наконец пришел в себя, то странный пейзаж, его окружавший, показался продолжением бреда. Пред ним расстилались черные холмы, покрытые мглистой дымкой. Несмелые лучи солнца скользили по блестящей темной пленке, укрывшей все вокруг. Мелькнула безумная мысль: на другой планете оказался, что ли? Но небо над головой было земным, обычным, обычным было и солнце. Рэм огляделся. Увидел вокруг обыкновенные деревья. Он долго и напряженно всматривался в них, словно хотел убедиться, что они не растают в воздухе. Но деревья не исчезали, и ветер чуть шевелил верхушки крон. Рэм снова обернулся лицом к черной пустыне.

Метрах в пяти впереди пролегла неровная волнистая борозда, отделяющая зеленую траву от мертвой темной поверхности. Рэм осторожно вылез из машины, медленно подошел к борозде, присел и, преодолевая отвращение, коснулся пленки рукой. На ощупь она оказалась гладкой, твердой и холодной. Он в мыслях определил ее как «черное стекло».

Когда выпрямлялся, неожиданно потемнело в глазах. Но он устоял на ногах. Видимо, ушибся все-таки сильно… Кожа, покрытая засохшей кровью, неприятно зудела. Он вернулся к машине и погляделся в треснутое зеркальце заднего вида. Ну и хорош… Увидит кто — перепугается. Бровь рассечена, потому и крови столько. Наверное, попало осколком стекла. Хорошо, хоть не в глаз. Ничего, заживет.

Он полез в кабину, достал фляжку с водой, намочил платок и, глядя в зеркало, начал оттирать кровь. Вынул из аптечки йод и пластырь. Смазал рану йодом, стараясь не угодить в глаз, потом заклеил — неловко, криво, да бог с ним… Снова заглянул в зеркальце. Ну вот, теперь лучше.

Дороги дальше не было, она исчезла под грудой черного стекла, только очертания угадывались. Придется возвращаться. Перед поворотом в лесополосу Рэм видел село. Он пойдет туда, отыщет людей, должен же хоть кто-то знать, что произошло! Добираться надо пешком — один он с машиной ничего не сделает. Нужно идти, хотя кружится голова и ноет все тело. Другого выхода нет. Не может он сидеть тут и ждать…

Рэм шел не по дороге, а обочиной, часто останавливаясь, держась за стволы деревьев. Наконец выбрался на вершину холма и замер.

Туман совсем пропал, и все было видно как на ладони: зеленый, овальных очертаний островок светлел среди застывшего стеклянного моря. Каким чудом он уцелел? Черное стекло расстилалось, насколько хватало глаз. Лишь в одном месте деревья заслоняли горизонт, но Рэм пришел с той стороны и знал, что и там — то же самое…