Александр Гейман - Чудо-моргушник в Некитае Страница 15

Императрица тоже была недовольна. Она досадливо наморщилась и выговорила Гу Жую:

- Фу, Гу Жуй, какой ты неграциозный! Поучился бы манерам хоть у наших французских гостей!

- А что я? - продолжал неловко оправдываться Гу Жуй. - Манеры как манеры. Вон граф - я видел, он сопли на сиденье мажет.

Граф Артуа побледнел:

- Извольте взять свои слова назад, сударь! Вы - низкий клеветник! гневно закричал он, выскакивая из-за стола.

- Ничего не клеветник, - стоял на своем Гу Жуй. - Переверни-ка стул, небось, сразу все убедятся. Ну, что, боишься проверки?

- Или вы принесете мне извинения, Гу Жуй, - торжественно заявил граф, - или мы будем драться на шпагах!

- Ну вот еще! Это из-за соплей драться? - обиженно спросил Гу Жуй.

- Стул! Граф, ты стул-то переверни сперва! - дружно закричали по залу.

К графу подошло несколько некитайцев:

- Граф, вы не разрешите осмотреть ваш стул?

- Пожалуйста, - холодно отвечал граф, торжествуя про себя - он-то знал, что ничем не рискует.

Его стул подняли и перевернули сиденьем вверх. Граф обомлел: вся обивка снизу была вымазана свежими соплями!!! Но ведь он же её не касался!..

- Это не мои сопли! - завопил граф. - Кто посмел их намазать на мой стул?!.

Его взгляд встретился с робким взглядом Зузу.

- Я думала, по-французски так принято ухаживать... - виновато пролепетала дама и покраснела - оказывается, она заметила любезность графа и решила ответить ему тем же.

Стул меж тем поставили на место, и граф рухнул на злосчастное сиденье. Он уже был не в силах что-то доказывать. Челюсть его отвисла, дыхание перехватило - граф был едва ли не при смерти. Подлец Пфлюген брезгливо скривил рот и, пользуясь моноклем как лорнетом, стал разглядывать графа, как если бы глядел в лупу на какое-нибудь гнусное насекомое. Краснорожий Тапкин в тон ему изображал гадливость, зажимая рукой рот, как будто сдерживая приступ рвоты. Но у графа даже не было духу возмутиться их жестами - он был полностью потерян.

- Ах, ваше сиятельство, как вы неосторожно, - укоризненно попенял ему аббат. - Сморкались бы уж лучше в карман!

Действительно, всяк согласится, что граф поступил опрометчиво, допустив проверку осморканного сиденья. Но ведь он-то мазал сопли на соседний стул, а проверить-то хотели то сиденье, которое занимал он сам! Он же полагал, что этот стул послужит безупречным свидетельством в его пользу! Так что не надо осуждать графа строго за его промах - с кем не бывало: думаешь одно, а выходит другое.

Граф сидел, ничего не воспринимая вокруг, и пришел в себя только из-за голосов позади него:

- Ты смотри, как икру наворачивает! Все-таки свое, родное - его ничем не заменишь!

- Ну, национальное блюдо есть национальное блюдо, да дело здесь не в этом, - возразил другой голос. - Я верно слышал, от икры потенция раз в десять сильнее - вот он и лопает за обе щеки.

- Так ты думаешь, он уж затевает к нашей государыне подкатиться? спросил первый голос.

- Факт! - подтвердил второй. - Он ещё только в залу вошел, а я уж вижу: он к государыне в постель задумал.

- Эх, как жрет-то все-таки - залюбуешься! - восхитился первый. - Даже не солит!

"О чем это они?" - с удивлением подумал граф и только теперь заметил, что он вовсю уплетает лягушачью икру - огромное блюдо перед ним было уже наполовину пусто, а граф как раз остановил руку с полной горстью икры у самого своего рта. Минутой позже он ощутил мертвую тишину, царящую в зале, а ещё через миг осознал и причину ее: оказывается, все вокруг прекратили свои занятия и во все глаза таращились на графа - как он пожирает свое блюдо.

- Кушайте, кушайте, граф, что же вы перестали! - любезно попросила государыня и ласково улыбнулась. - Мы все любовались, глядя на ваш аппетит!

- Я вас щиплю, щиплю! - прошипел аббат Крюшон. - Вы чавкали на весь зал, прошу прощения, как свинья над корытом! Не понимаю, как вы можете есть эту гадость?

Графа едва не вывернуло прямо при всех, но, к счастью, в этот самый миг император объявил:

- Теперь, когда последний из гостей наелся, самое время и малость встряхнуться. Танцы, господа!

Все повскакали со своих мест, и множество пар закружилось по полу в танцах, не слишком похожих на французские - они были неизмеримо изящней по рисунку и по грациозности танцующих. Граф и аббат, однако, не вошли в число танцующих - аббат как лицо духовное, а граф был слишком подавлен. Он мрачно слонялся из стороны в сторону в каком-то обалделом состоянии - не то лунатик наяву, не то... хрен знает кто. Но не то аббат - он был в самом приподнятом настроении и, расхаживая по залу, уже выбирал, с кого бы ему начать обращение в первоапостольскую католическую веру. Он заговаривал то с одним, то с другим, знакомился, раскланивался, любезничал с дамами - в общем, не терял времени даром. Однако аббат не подозревал, что каждое его движение внимательно наблюдает пара настороженных глаз.

Глаза эти принадлежали императорскому палачу. Человек он был весьма достойный и почтенный, однако у палача была одна черта - он во всех и каждом подозревал конкурентов. Ему почему-то казалось, что все как один стремятся занять его место, что они постоянно только о том и помышляют и строят всякие козни с этой целью. Особенно ревниво он относился к вновь прибывшим, а что до аббата Крюшона, то его палач возненавидел с первого взгляда. Ему сразу стало совершенно ясно: этот иезуит прибыл в Некитай исключительно с целью оттеснить его от должности и самому стать императорским палачом. Соответственно этому подозрению палач воспринимал и все действия Крюшона с момента его появления во дворце: аббат улыбался и заговаривал с каким-нибудь сановником - палач кожей чувствовал, что аббат склоняет вельможу подговорить императора в пользу аббата, аббат смотрел в сторону трона - само собой, думал палач, французский колдун пытается мысленно уговорить императора отрешить от должности палача - ну, и все в таком роде.

В это время аббат присмотрел себе кандидата в первые прихожане - одну из дам, увядающую, полную и с томными глазами, что, по опыту аббата, выдавало натуру, склонную к религиозности. Он заговорил с ней:

- Дочь моя, ты ведь давно мечтаешь услышать наставления об истинной христианской вере, правда?

Палач не слышал этих слов, но по постному выражению на лице аббата мгновенно распознал: аббат выпрашивает себе его должность! Он не мог долее выносить этого. Палач подскочил к аббату с самым решительным видом и крикнул тому в лицо:

- Да хватит уже, аббат, прекратите это! Когда же вы наконец поймете император не поставит вас на фелляцию!

Аббат не знал, что такое фелляция, и не понял слов палача, однако моментально сообразил, что необходимо немедленно дать отпор наглому язычнику. Он вытащил заветную заточку, принял надлежащую позу и кротко процедил сквозь зубы: