Александр Щеголев - Раб Страница 15

Мне надо домой, - вдруг понял человек. - Домой, в Келью. Пора возвращаться.

Он осмысленно огляделся по сторонам. Последний этаж, чужие равнодушные стены. Впрочем, стены всюду одинаковы. Совершенно безумная надежда спасла погибающий рассудок. Человек подумал: "Какую из стен выбрать?", и после недолгих колебаний решил - ту, что выходит на улицу. Он поднялся. Надо просто хорошо попросить, - подумал человек, и, ощущая глупую неловкость, опустился на колени - медленно, неумело. В его исполнении это выглядело очень забавно... На лестнице было пусто - почти как ТАМ, над головой помаргивала тусклая лампочка - похоже на ТОТ свет. Как просить? - он растерялся. Как?.. Как умеешь, по другому не получится. И он начал говорить, сбиваясь, лихорадочно подыскивая слова, не думая о том, что его может услышать посторонний, боясь лишь одного - что не услышит Она. Человек говорил вслух, его негромкий голос тыкался в углы, полз по ступеням, иногда неуверенно замирая, иногда оживляясь на длинных фразах, а когда связность речи ускользала, человек наклонялся вперед и прикасался сухими губами к штукатурке. Вероятно, так молился бы верующий в храме. Но во что верил он - сжегший имя, сжегший дом?

Он пожаловался, всхлипывая, что не мог никого убеждать, поскольку терялся, не знал, что сказать и как сказать. Внутри его переполняли нужные чувства, он готов поклясться в этом! Кроме того, не встретил он заблудших - только мерзавцев, только отвратительных червяков он встретил: да, не повезло ему.

Человек покаялся, что бросил друга. Но ведь он сделал все возможное, чтобы вытащить того, не правда ли? Видевший это не посмеет осудить!

Он с горечью описал, как плохо ему здесь, и как хорошо было там, и как он соскучился по пламени свечи, и как жаждет вновь прикоснуться к Книге.

Он признался, что любит Келью.

И еще о многом другом человек поведал лестнице, стоя перед стеной на коленях, но все это не имеет ни малейшего значения, потому что никто ему так и не ответил.

Человек провел ночь чуть выше - на загаженном голубями чердаке. Он почти не спал, хотя ни о чем особенном больше не думал, и даже не плакал слезы иссякли. Покончить с собой так и не решился. Под утро сознание его прояснилось, и он стал прикидывать, как организовать дальнейшее существование в этом ненужном ему мире, а когда встающее солнце начало робко заглядывать в чердачное окошко, он злобно сказал себе: "Чего тут рассуждать? Надо сначала найти пожрать что-нибудь!" Единственным чувством, смущавшим теперь его утомленную душу, был животный голод.

Человек неизбежно превращался в "бомжа", а если по-русски, то в обычного бродягу, да и кем иным мог бы стать этот выползший из Кельи слизняк?

Ранним утром, спускаясь с чердака в мир, он увидел знакомую дверь. Он не поверил глазам. Не может быть! - засмеялся. - Не может быть! Продолжая безудержно смеяться, человек подбежал, обнял упругую поверхность, согнувшись в поясе, припал губами к железной ручке - обезумевший от радости, бормочущий невесть какие глупости.

Келья снизошла к его мольбам!

Дверь была открыта. Впрочем, если бы она оказалась заперта, человек сломал бы замок. И он вошел, и вновь попал в привычный полумрак, долго стоял на пороге, блаженствуя, вдыхая чудесный воздух, здороваясь с жилищем, так опрометчиво покинутым им день назад, и опять плакал.

Впервые он был счастлив.

ПОКОЙ

Все же я достиг его.

Да, братья неведомые, я вернулся. Точнее - Келья позволила вновь войти сюда. Мир ослепил, оглушил меня, мир во второй раз раздавил во мне уверенность (ранее это сделала Книга), и лишь бесконечная милость Кельи подарила спасение. Я теперь ясно вижу дверь - вот она, рядом с ложем моим, - но никогда я не притронусь к ней, никогда не воспользуюсь ее предательской услугой. Я счастлив.

Увы, я вернулся один, не удалось мне привести сюда кого-либо, не удалось вытащить друга. Друг мой исчез с лестничной площадки, и некоторое время я тешил себя надеждой, что Келья открылась перед ним, что он вполз в нее, и отныне живет рядом со мной - просто я его не замечаю, просто не пришел еще миг встречи. Но это было слишком маловероятно, и я быстро расстался с подобной иллюзией. Нужно смотреть правде в глаза: Келья не приняла моего друга! И едва не отказалась от меня самого.

Тогда я назвал друга своего падшим. Я употребляю это слово в значении "безнадежно болен". Не знаю, в чем его истинный смысл, но в данном случае оно показалось мне наиболее точным.

Зачем я перебиваю самого себя?

Итак, мое предназначение... Я оказался недостоин его. Но почему? Трудно... Трудно признаться. И все-таки заставлю себя сказать. Главной моей ошибкой стало то, что я уверился, будто бы очистился. Самообман, жалкий самообман! Я грязен. Был таким, есть, и вряд ли смогу быть иным. Я грязен, низок, мерзок. Поэтому и не далось мне назначенное, поэтому и не получится впредь задуманное. Грязен, низок, мерзок - это не пустое самобичевание. Лишь почувствовав и запомнив эту горькую истину можно рассчитывать на что-то большее, нежели милость Кельи. Я грязен, низок, мерзок - вот она, формула покоя.

Все указанные выше ощущения и мысли вошли в меня в первый же день после возвращения. Это произошло естественно и безболезненно, и вообще, это явилось неизбежным итогом пережитых страданий: слишком долго я терзал себя вопросом - кто я и зачем я. Формула покоя позволила забыть страшные вопросы. Знали бы вы, братья неведомые, как сладостно было повторять найденную фразу! Я твердил ее весь день, мысленно и вслух, испытывая удивительное умиротворение, я мгновенно влюбился в ее завораживающую музыку, без колебаний покорился ее колдовской мощи. Я был счастлив. Потому что стал, наконец, спокоен.

Впрочем, от того состояния души, которое я называю "Покоем", меня отделяли ночь и еще один день. Ночью мне приснился сон! Никогда в Келье мне не снились сны, только видения испытывали мой рассудок, а тут... Огромный дом, размеры которого просто необозримы - ни ввысь, ни в ширину. Все имеющиеся в нем квартиры - это Кельи. Неисчислимое множество комнат, очень похожих на ту, что приютила меня! Люди, входящие в дом и выходящие из него, четко разделялись на три потока - одни неторопливо вступают сюда обычным образом, другие выбегают из дверей, радостные и взволнованные, третьи ползут к дому на коленях. Последовательность действий, происходящих здесь с людьми, однообразна и сурова. Сначала приход в какую-нибудь из комнат, затем торжественный процесс выхода, и в итоге - жалкое зрелище возвращения обратно. Происходит это в бешеном темпе, поэтому подробности рассмотреть не удается, только фрагменты ловит мой взгляд: лицо, полное недоумения... лицо, освещенное Пониманием... лицо, искаженное тоской... воздетые вверх руки, шепчущие губы, слезы, слезы, слезы... Бессмысленно долго длилась описанная фантасмагория. Измученный мельканием тягостных картин, я закрывал глаза, но все равно продолжал ясно видеть непрерывную смену чувств человеческих - удивление, радость, страдание. Между тем, чуть поодаль к дому тянулись вереницы каких-то очень странных существ, вовсе не похожих на людей, но организованных подобно людским потокам. Точно так же вползали они в дом, затем живо выползали обратно, чтобы немедленно занять место среди возвращающихся. А совсем далеко, в туманной дымке, была видна похожая суета тварей и вовсе невообразимой наружности... Такой сон наполнил мою первую ночь обретенного счастья - сон поистине Вселенского масштаба.