Владислав Романов - Дождь Страница 15

- Я? Ну, знаете, это... При чем здесь любовь?!. Мы остались, надеюсь, объясниться совсем по другому поводу...

- Когда мужчина с женщиной остаются одни, другие поводы просто смешны, мудро сказала Надежда и улыбнулась.

- Как это смешны?!. - упорствовал Неверующий. - Нет уж, давайте разберемся сначала в наших служебных отношениях! То, что вы мне сказали...

- Никогда не надо воспринимать так серьезно слова женщины. Она говорит одно, а думает другое. И, кроме того, сейчас уже перерыв...

Петр Иваныч взглянул на часы. Они показывали" две минуты второго.

- Вас ведь волнует судьба дочери?..

- А при чем тут дочь?! - пробурчал он.

- А о своей судьбе вы задумывались?

- При чем здесь моя судьба?! Вы мне сказали весьма обидные слова, и это слышали все! Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?!

- Нет, - вздохнула Боборыкина. - Я говорю одно, а чувствую другое...

Неверующий помолчал.

- Я не понимаю, что вы имеете в виду, - неуверенно проговорил он. - Вы изъясняетесь более чем странно!..

- Скажите честно, я вам не нравлюсь? - вдруг спросила она.

Вопрос застал Петра Иваныча врасплох. Он уже чувствовал, что такой вопрос последует, и страшился его, ибо правду сказать совсем было невозможно: Боборыкина ему нравилась! А она ждала от него только правды, ибо ложь тотчас бы открылась, да и Неверующий не умел лгать, он был родом из другого поколения.

- Да, вы мне нравитесь, - дотянув паузу до последнего, пробормотал он. Но я бы хотел закончить служебный разговор...

Когда Пуговицына привела за две минуты до конца перерыва верный отряд бухгалтеров в их тесную комнату, надеясь узреть следы битвы титанов, ни Неверующего, ни Боборыкиной там уже не было.

Шел четвертый день его возвращения. Дождь снимал отдельный номер в гостинице "Центральная", значился там под именем Андрея Ивановича Веротина, хотя в паспорт, выданный ему Стариком, он так и не удосужился заглянуть.

С утра он побродил по городу. Зашел в краеведческий музей, посмотрел на бивень мамонта, полюбовался старыми доспехами русского воина. Старушка в белой панамке, сидевшая в углу, лизала мороженое.

- За углом продают, - заметив, что Дождь ее рассматривает, сообщила она. - Пятнадцать копеек с кофейным наполнителем...

В картинной галерее было тоже пустынно. Переходя от одной картины к другой, Дождь вдруг наткнулся на небольшую копию "Поклонения волхвов" Боттичелли. Его так и ожгло, когда он всмотрелся пристальнее в эту подробно выписанную картину. Здесь были все те, кого он хорошо знал. Старый волхв, протягивающий руки к младенцу, - сам Козимо Медичи. На переднем плане в красном плаще, преклонив колена, его сын Пьеро: в паже, стоящем с левого края, можно узнать Лоренцо, а справа, в толпе, закрыв глаза и чуть склонив голову, - его брат Джулиано. С правого края стоит белокурый Боттичелли... Дождь почти носом воткнулся в картину и чуть не вскрикнул. Чуть выше Боттичелли стояли трое юношей. Первый в шляпе с пером ему был незнаком, а вторым, тоже в шляпе, обрамленной полоской орнамента, стоял... он! Художник выписал не все лицо, был виден лишь левый глаз, угол рта и рука, прижатая к груди. Рядом с Дождем в круглой шапочке Микеле Верино, за ним в профиль Марсилио Фичино.

Дождь не видел это "Поклонение..." у Боттичелли. Фичино показывал ему совсем другую картину, тоже "Поклонение волхвов". Здесь все происходит возле лачуги, а там высокие стены, какие-то руины и пейзаж с деревьями и холмами. Значит, Марсилио нарочно не показал ему эту картину?.. Почувствовав на себе взгляд, Дождь оглянулся. Позади, подозрительно глядя на него, стояла старушка в черном платье с белым отложным воротничком.

- Не дышите на стекло, - сказала она, - а то, если каждый будет дышать, картина испортится...

Deus est in nobis... - любил повторять Марсилио, бог находится в нас... не дышите на стекло.

Вечерами они чаще всего собирались в доме Франческо Бандини, чья щедрость в устройстве пиров не имела себе равных, или на вилле у Лоренцо. Марсилио повсюду таскал Дождя за собой и повсюду царствовал, не давая никому говорить, правда, у него хватало ума неожиданно умолкать и просить Лоренцо прочитать новый сонет или новеллу, а потом без умолку хвалить "маленький шедевр", сравнивая его с творениями великих греков. Здесь, на вилле, Дождь и увидел впервые невысокого юношу, стройного, с чистым, светлым личиком, который неожиданно вошел в зал, где сидели они и слушали Лоренцо. Он прошел прямо к герцогу и улегся у его ног.

Вскоре этот юноша поселился у них, заявив сразу же свои права на порядок и жизнь в доме... Через месяц он уже наскучил Марсилио, и тот отослал его обратно к Лоренцо. Что с ним стало, Дождь не знал, да и не очень интересовался, но этот месяц, что юноша прожил у них, надолго запомнился Дождю. Бесконечные оргии изо дня в день, в каковых, как хвалился Марсилио, "этот негодяй, несмотря на свои пятнадцать лет, изрядно преуспел", отвращали Дождя, и он на время переселился к Пико, но Марсилио заставил его вернуться и нарочно звал именно в те минуты, когда неистово предавался бесстыдству с мальчишкой...

Именно этого юнца и напомнил Дождю Чугунов. Та же сладострастная улыбка на губах, тот же греховодный искус в глазах, демон зла и наслаждений, таким запомнил он это лицо, и теперь вновь его увидел рядом с ней. Он не допустит их сближения! И Чугунов это чувствует. Потому так и побледнел, когда увидел, как Дождь смотрит на нее и как она откликается на его взгляд...

Дождь усмехнулся. Он пришел вовремя, и что бы ни говорили, но даже Старик бессилен перед судьбой, а она подобна этим часам на площади, что бьют полдень. Время идет. Даже там, в Храме.

Она уже не ведала, что творила. Из трех тем она выбрала последнюю - "О доблестях, о подвигах, о славе...", которая предлагала обзор современной литературы, посвященной воинским и трудовым подвигам советского человека. Но написала сочинение совсем о другом, сославшись на то, что блоковская строчка - начало одного из известнейших стихотворений поэта о любви. О любви неразделенной и трагичной.

Она начала так: "В первый раз я родилась в Венеции, в доме Джованоццо ди Томазо Эспиньи, известнейшего купца, имевшего торговлю по всей Италии и за ее пределами, бывавшего везде, даже в Новгороде, и торговавшего всем сукнами, драгоценностями, мехами, а зачастую и зерном. Моя мать была родом из Падуи, и мой отец влюбился в нее тотчас же, как только ее увидал. А случилось это, когда он ехал во Флоренцию. В Падуе его лошадь захромала, и мессер Риньери Кавиччули пригласил его к обеду... Вот там, в доме Кавиччули, за обедом мой отец и увидел мою мать, и едва он успел выйти из-за стола, как тотчас, улучив минуту, сказал ей подобающим образом:

"Я всецело Ваш и полностью вверяю себя Вам". Моя мать девушка была весьма решительная и в ответ на эти слова спросила: "Если ты мой, будешь ли повиноваться мне в том, что я заставлю тебя исполнить?" - "Испытайте и прикажите!" - сказал отец. Моя мать задумалась на мгновение и сказала: "Тогда поезжай к русскому царю и привези мне от него подарок, да такой, чтоб он мне понравился..."