Георгий Гуревич - Человек-ракета Страница 15

Я могу только повторить: задача украинола не в том, чтобы придавать сверхчеловеческие силы, - он должен только уничтожать усталость, не давать телу снижать присущий ему максимальный темп в течение долгих часов.

Игорь помолчал.

- Вот и все в общих чертах, Валечка. Я представляю, что у тебя, наверное, множество вопросов. Ты спросишь, как отводился излишек теплоты, и почему нейрорезонатор не нарушал координацию, и о вредном влиянии ультрафиолетовых лучей, и о многом другом. Я знаю, что Михаил Прокофьевич учитывал все это. В палочку украинола были добавлены какие-то реактивы, а в нейрорезонаторе имелись автоматические регуляторы. Но я не знаю всех подробностей, и, боюсь, никто их не узнает.

27.

- Нет, не об этом я хотела спросить, - возразила Валя. - Скажи мне, Игорь, имел ты право скрывать от всех, что пользуешься украинолом, и стать чемпионом?

Игорь нахмурился.

- Этот же самый вопрос, слово в слово, я задавал Михаилу Прокофьевичу и самому себе каждый день в течение этого лета. Первое слово, которое он сказал мне было "риск", второе - "молчание". Я нисколько не удивился. Мне показалось естественным, что старик не хочет сообщать о своих опытах, не зная еще, что из них выйдет. Ведь эксперимент только начинался. Но как-то в разговоре Михаил Прокофьевич объяснил мне, что главное даже не в этом. Он считает свое изобретение военным секретом. Работа над украинолом была начата во время войны, он готовил его для армии и считал необходимым держать свое открытие в тайне, как новый вид оружия. Тогда он опять заставил меня дать торжественную клятву ни под каким видом никому не упоминать об украиноле. "Считайте себя на секретной работе в номерной лаборатории", сказал он.

Выходя на первый кросс, я совершенно не думал о славе или о победах. Я шел на рискованный опыт, я думал об опасности. Так чувствуют себя новички перед первым прыжком с парашютом или летчики-испытатели, садясь в новую машину.

Если помнишь, за первым успехом последовала неудача. Нужно было ставить новые опыты. Началось лето, я занялся бегом... Я не очень хорошо знал спортивные обычаи и просто растерялся, когда после первого рекорда на меня свалились и банкет, и денежная премия, и приз - бронзовый кубок с пловцом на крышке - все сразу. Я отговаривался, как мог, плел все, что приходило в олову: что у меня нет спортивных заслуг, что я человек особого склада (и надо же выдумать такое!)... Все только аплодировали моей скромности. Деньги я просто не взял, но бронзового пловца мне принесли на квартиру.

Тут мое двойстйенное и ложное положение встало передо мной во весь рост. И я попросил у Михаила Прокофьевича разрешения сообщить в комитет физкультуры, не упоминая об украиноле, о том, что мои рекорды не являются спортивными достижениями и зависят от других причин.

Но он и слышать не хотел: "Как можно сообщать! Все потребуют объяснений, начнут интересоваться, следить за нами, помешают хранить секрет. Опыты только начинаются. Средство новое, непроверенное, может быть оно противопоказано в каких-нибудь обстоятельствах. Мы не знаем, как будут вести себя ваши мышцы и нервы после десятка или сотни соревнований. Мы должны твердо знать, можно ли давать украинол раз в жизни или всю жизнь, каждый день. Что вас смущает? Приз? Отошлите вашего пловца тому, кто пришел следом за вами".

Попробовала бы ты убедить старика! Он был влюблен в свои опыты и считал, что ради науки можно пойти на все что угодно.

"Хорошо, - сказал я ему. - я буду бегать, но только не на спортивных соревнованиях. Я буду бегать под вашим наблюдением, вы сами будете регистрировать результаты".

"Мы потеряем на этом год работы, - отвечал мне упрямый старик. - Мне придется проводить все опыты сначала. Снова в лабораторных условиях, доказывать безвредность украинола при длительном употреблении перед научными комиссиями. А сейчас, когда мы закончим нашу с вами работу, я сразу буду иметь официальные, неопровержимые, общеизвесгпые доказательства".

Против этого трудно было спорить. Украинол - открытие мирового значения. Очень хотелось сэкономить год. Можно было поступиться тем, что где-то, кому-то мое поведение покажется неправильным.

Но месяц тому назад зашла речь о регистрации моих рекордов международной спортивной федерацией. Этого уже нельзя было допустить. Советские спортсмены всегда боролись против каких бы то ни было возбудителей. Как же можно было вносить в мировые таблицы мои рекорды, добытые таким сверхвозбудителем, как украинол! Вновь начался у нас спор с Михаилом Прокофьевичем на старую тему.

"Михаил Прокофьевич, - сказал я ему, - в конце концов, надо думать и обо мне. Вы представляете, в каком положении я окажусь, если когда-нибудь открытие будет обнародовано! Я не хочу быть посмешищем на весь мир. Я больше не выступаю".

"Ну что ж, - ответил старик с горькой усмешкой. - 0бидно, конечно, - я разочаровался в вас. Оказалось, я все-таки прав: современные студенты не любят науки. Ради науки можно пожертвовать самолюбием. Но если самолюбие вам дороже - воля ваша. Принуждать вас немогу, не имею права. Я закончу опыты над самим собой. Прощайте".

Я ушел, но через два дня возвратился. Возмушение улеглось, и жизнь показалась пустой и ненужной. Каждый день все это лето я вставал с мыслями об украиноле. Каждый день давал какие-то новые впечатления, переживания, факты, и я нес их Михаилу Прокофьевичу, чтобы обсудить, рассказать все подробнссти, обдумать условия нового опыта, внести в дневник подробности. За эти месяцы я из подопытного кролика превратился в сотрудника. Дело Михатила Прокофьевиоча давно стало и моим делом. Я вел записи, я заведовал печью. Мой уход действительно задерживал работу. Наконец, мне просто скучно было без ворчливого старика, его тесной каморкии, гудящей печи, гирлянд проводов. Я представлял себе, как Михаил Прокофьевич подводит черту под моим дневником, пишет: "опыты не закончены", "не закончены", "не закончены", как с усилием разбирает мои записи о работе сердца (этот отдел я разрабатывал самостоятельно), надкусывает палочку украинола. А можно ли ему принимать украинол? Ведь он старик, у него больное сердце. Открытие может погибнуть с ним.

В современной войне генератлы не ходят в штыки, генералов берегут. Михаил Прокофьевич был генералом науки. Он не имел права ставить опыты над собой. Я вернулся к работе, чтобы довести ее до конца, но на душе у меня было тяжело, и тяжелее всего было скрывать свою тайну от тебя.

И вот, в тот памятный день, когда я пришел звать старика на нашу свадьбу, он сообщил, что седьмого числа, через десять дней, доклад в Академии наук об украиноле. И я должен быть содокладчиком. Я опять подумал о тебе, Валя. Вдруг мне пришло в голову... Извини меня, но когда любишь, опасаешься каждой мелочи... Я подумал, что ты ведь не любила меня, пока я не был чемпионом. Имею ли я право жениться на тебе, ничего не рассказывая! Но Михаил Прокофьевич опять категорически запретил мне. Посвящать тебя в тайну до доклада, и я пришел к тебе. Пришел, чтобы отложить свадьбу под любым предлогом,.. Сказать, что уезжаю за границу, что хочу дождаться приезда матери. Но когда я посмотрел в твои глаза, я не смог заниматься увертками. И я спросил: "Валя, как бы ты относилась ко мне, если бы оказалось, что я не чемпион?" Ты сказала: "Уйди".