Станислав Соловьев - Somnambulo Страница 15

Куда я иду? Почему я вышел из здания вокзала? Что я делаю у полицейского участка? Зачем он мне? Чего я сюда пришел?.. Не понимаю. Ведь я ненавижу полицейские участки, так же ненавижу, как жандармские отделения, я это все ненавижу, всегда стараюсь обходить их стороной. Терпеть не могу этих болванов с дубинками, их злобные, тупые хари, их жестокие волосатые руки, наручники, режущие кожу до крови. И тогда руки сильно немеют, деревенеют, наливаются красным, потом еще на запястьях долго пухнут черные синяки…

14

Мартин беспомощно стоял перед одноэтажным кирпичным зданием. Он тупо рассматривал бронзовую табличку, что хвастливым бельмом весомо располагалась слева от входной двери. Вверху над ней, как обычно, разлаписто висел имперский орел, выкрашенный белой эмалью. Внизу, под орлом, отражали уличный свет облезшие позолоченные слова:

А-а… Наверное, я хочу спросить, подумал Мартин с каким–то облегчением, каким образом мне попасть на улицу Инсоротаблэ — Транквэлидад. Такое позднее время, она совсем не близко от вокзала, до нее приличное расстояние, если идти пешком. По такой темени час–полтора добираться. Совсем ничего не видно — я так плохо вижу. Мне только по темноте шастать — обязательно лоб расшибу или порву штаны. Нет уж, лучше спрошу у полицейских, может ходит какой–то транспорт, город–то большой… Если бы не сумка, и так бы дошел. Но куда я, с сумками… Черт, на вокзале должно быть справочное бюро, как я сразу не догадался. Конечно же, есть. Забыл, сюда пришел… Точно — это сон. Мне это только снится, несуразица, даже смешно…

Так оно и есть, вон на меня смотрит полицейский. У него почему–то нет фуражки на голове, дубинки у него нет, пояс у него распущен. Лицо у него сморщившееся, словно он мочится здесь, прямо перед своим участком, на цветочную клумбу. Что же это за полицейский, что мочится перед своим участком?.. Конечно, мне снится, что я каждый раз вспоминаю, что это снится, постоянно себя уверяю как попугай — снится, снится… Он на меня смотрит?.. А-а… Спросил меня, что я здесь делаю и кто я такой. Хочет, чтобы я немедленно отвечал, что мне здесь понадобилось… Наверное, мне надо начальника участка, только ему могу передать что–то особенно важное, путано думает Мартин, не веря самому себе, рядовому буду говорить. Он глуп, до него медленно доходит, он поймет все не так, как нужно…

«Сеньора начальника? — переспрашивает полицейский, он удивлен, он подозревает какой–то недопустимый розыгрыш, и от этого подозрительность выступает на его отечном лице потной жестокостью, — Ночью?.. Есть только заместитель сеньора по ночной службе. Срочно надо?..» И вот, он видоизменяется, перетекает из одного состояния в другое, вот уже стоит у дверей, протекает внутрь — полицейский ведет Мартина за собой.

Сон, весело думает Мартин. Но что же я скажу этому заместителю? Я даже не знаю, что у него спросить. Так не бывает, когда человек хочет спросить, он обычно знает, о чем спрашивать, и я знал, да только забыл, что хотел… Нет, не помню.

Мартин плывет за полицейским сквозь шероховатую вату полутемных удавчатых коридоров. Эти коридоры проглотили много наживки, сотни людей были загнаны в их тупики, раздавлены шелушащимися стенами, и теперь белеют по углам позеленевшие человеческие кости с клочками волос. Вот свиноподобные шкафы, плотно поужинавшие пухлыми делами и теперь довольно отрыгивающие белой пылью. Стулья–пауки, высасывающие терпение и надежду у посетителей, подозреваемых, подследственных. Рыбообразные вешалки, хищно затаившиеся и готовые в любой момент раздеть тебя донага, насадить тебя на свои рога, одеться в твою кожу. Медузы табачного дыма, что колышутся сонно у тлеющих ламп…

Кто–то подвинул стул, спина впереди идущего смазалась в воздухе неясным пятном, растеклась, выгнулась кляксой, что–то отрапортовала каркающим голосом и вдруг исчезла бесследно. Мартин оказался перед внезапно влезшим в глаза и обозримое пространство, очень толстым, невероятных размеров, человеком. Человек раздувался воздушным шаром где–то за столом и над столом. Китель его дрожащими складками расстегнут, на поверхности кителя плавают желтые пятна пуговиц — они, непонятно как, пересекают знойный лес волосатой груди… А над ней, на вершине пирамиды из гулкого теста покатых складок мелко тряслось бесформенное лицо: по большому яйцу гладкой лысой степи и парусам широко вздымающихся щек бойко бежали наперегонки друг с другом капли молочного цвета. Справа от беспокойных многощупальцевых устриц, которые кичились дешевым кольцом и обкусанными ногтями, стояла небольшая табличка в алюминиевой рамке. Она бубнила невнятным голосом типографского шрифта:

Мартин дважды перечитал эту надпись, ничего не понял и опять перечитал. Видоизменяющееся облако по имени Хуан Тонтос рывками допило что–то из пластмассового стаканчика. Потом перевернуло стаканчик вверх дном и потрусило над широко взорвавшейся пастью — но ничего оттуда не выпало на пупырчатый язык. Тогда человек–облако с недовольным фырканьем поставил стаканчик на стол, собрав рукой разноцветные карандаши и шариковые ручки. Откуда–то он извлек с ловкостью фокусника кусок сморщенного лимона, и погрузился своими складками в желтый плод… Только тут Мартин заметил, что глаза у облака совершенно пьяные, очень маленькие и раскиданы с силою по сторонам. Эти темно–красные глазки бегают по всему лицу, сталкиваются, разлетаются, отрешенно смотрят на него, Мартина, куда–то в область его живота, и выпадают из орбит. Словно облаку по имени Тонтос важно было узнать, какие у Мартина внутренности.

Ну-у?.. — спросило облако, но этого Мартин не услышал. Понял по движению влажных обкусанных губ. Мартин силился понять, насколько будет длинным его затянувшийся сон. Как долго он еще будет длиться, сколько времени, если это и есть время, сколько ему стоять еще перед этим чудовищным облаком с человеческим именем. Кто это?.. Странно, мне хорошо знакомо это имя. Не отец ли этот Тонтос сокурснику, что со мной учился?..