Кукушата Мидвича. Чокки. Рассказы - Джон Уиндем Страница 16

появления. Неестественно и недостойно бояться материнства. К сожалению, сейчас в Мидвиче есть много женщин, которые чувствуют себя иначе. Некоторые из них ощущают себя несчастными, опозоренными и испуганными. Именно ради них мы и организовали это собрание. Надо помочь тем, кто несчастен, надо уверить их в том, что их мысли и чувства ошибочны. — Она снова обвела взором собрание. Тут и там слышалось затрудненное дыхание. — Произошло нечто странное, очень странное. И случилось это не с одной или двумя из нас, а почти со всеми нами, почти со всеми женщинами Мидвича, способными к деторождению.

Присутствующие сидели молча и неподвижно, глаза всех были устремлены на Анжелу, которая продолжала развертывать перед ними всю поразительность ситуации. Она еще не кончила, как услышала какой-то шум и движение в правой стороне зала. Взглянув туда, она увидела в центре очага беспокойства мисс Латтерли и ее неразлучную подругу мисс Лэмб.

Анжела остановилась на полуслове и подождала. Она слышала негодующий голос мисс Латтерли, хотя и не разбирала слов.

— Мисс Латтерли, — сказала Анжела отчетливо, — правильно ли я поняла, что предмет нашего собрания лично вас не касается?

Мисс Латтерли встала и голосом, дрожащим от негодования, произнесла:

— Разумеется, вы правы, миссис Зиллейби. За всю свою жизнь…

— Тогда, поскольку эта тема имеет огромное значение для многих присутствующих, я надеюсь, вы удержитесь от дальнейшего вмешательства… А может быть, даже предпочтете покинуть нас?

Мисс Латтерли не собиралась отступать и без страха глядела в лицо Анжелы.

— Это… — начала она и вдруг изменила свое намеренье. — Прекрасно, миссис Зиллейби, — сказала она, — свой протест против клеветы, которую вы возвели на нашу общину, я заявлю позже.

Она с достоинством повернулась и смолкла, видимо, ожидая, чтобы мисс Лэмб встала и присоединилась к ее исходу из зала. Но мисс Лэмб даже не шелохнулась. Мисс Латтерли нетерпеливо взглянула на нее и нахмурилась.

Мисс Лэмб продолжала сидеть. Мисс Латтерли открыла рот, чтобы что-то сказать, но нечто в выражении мисс Лэмб остановило ее. Мисс Лэмб избегала ее взгляда. Она смотрела прямо перед собой, в то время как волна краски медленно заливала ее лицо, пока оно не запылало огнем.

Странный тихий звук сорвался с уст мисс Латтерли. Она протянула руку и схватилась за спинку стула, чтобы не упасть. Не в силах выговорить ни слова, она смотрела на свою подругу. За несколько секунд мисс Латтерли похудела и сделалась на много лет старше. С усилием она овладела собой.

Гордо подняла голову и огляделась кругом ничего не видящими глазами.

Затем, стараясь держаться прямо, но слегка пошатываясь, она добралась до прохода и в полном одиночестве пошла к выходу.

Анжела ждала. Она ожидала ропота осуждения, но его не последовало.

Собрание выглядело ошеломленным. Потом все лица с надеждой обратились — к ней. При гробовом молчании она начала с того места, на котором ее прервали, стараясь деловым тоном снизить эмоциональное напряжение аудитории, в которое мисс Латтерли внесла свою лепту. Жестким усилием воли Анжела заставила себя довести речь до конца и, обессилев, умолкла.

Ожидавшийся шум голосов возник немедленно. Анжела сделала глоток из стакана и покатала между влажными ладонями скомканный носовой платок, одновременно продолжая следить за аудиторией.

Она видела мисс Лэмб, нагнувшуюся вперед и прижимавшую платок к глазам, в то время как добрая миссис Брант, сидевшая рядом, пыталась ее успокоить. Мисс Лэмб была далеко не единственной, кто нашел облегчение в слезах. Над опущенными головами в зале разносился становившийся все громче гул голосов, изумленных, гневных и жалобных. Некоторые женщины были близки к истерическому припадку, но ничего напоминающего взрыв, которого опасалась Анжела, не было. В какой-то степени, думала она, обращение к разуму смягчило действие шока.

С чувством облегчения и с растущей верой в собственные силы она несколько минут наблюдала за ними. Когда же решила, что первая часть выступления достаточно прочно запечатлелась в их сознании, Анжела постучала по столу. Ропот голосов стих, еще звучали всхлипывания, но выжидающие лица уже повернулись к ней. Она набрала в грудь побольше воздуха и снова заговорила.

— Никто, — сказала она, — никто, кроме ребенка или человека с детским умом, не может ждать от жизни справедливости. Она не такова, и для одних она будет тяжелее, чем для других. И, тем не менее, справедлива она или несправедлива, хотим мы этого или не хотим, но все мы — замужние и незамужние — находимся в одной лодке. Нет никаких оснований для того, чтобы одни из нас смотрели на других свысока. Все мы оказались в нелегкой ситуации, и, если какая-нибудь замужняя женщина соблазнится счесть себя достойней незамужней соседки, ей следует подумать, каким способом, если потребуется, она докажет, что ребенок от ее мужа.

Это произошло со всеми, и это должно объединить нас ради нашего же блага. Никто из нас не несет бремя греха, а потому между нами не должно быть и различий, за исключением… — Тут она сделала паузу. — За исключением того, что те женщины, что лишены поддержки любящих мужей, которые помогут им выстоять, требуют к себе максимума нашей симпатии и заботы.

Она продолжала развивать эту мысль до тех пор, пока не решила, что цель достигнута. Тогда обратилась к другому аспекту проблемы.

— Это, — сказала она с нажимом, — наша проблема. И нет у нас сейчас дела более важного и интимного. Я уверена, и, думаю, вы согласитесь со мной, что так оно и должно остаться. С этим мы должны разобраться сами, без посторонней помощи.

Вы знаете, как жадно накидываются дешевые газетенки на все, что имеет отношение к деторождению, особенно в случаях, когда в нем есть что-то необычное. Они делают из этого пошлое зрелище, будто люди, связанные с этим, — ярмарочные уроды. Жизнь семьи перестает быть частным делом.

Мы все читали, например, о случае рождения нескольких близнецов, подхваченном прессой, к которой затем присоединились и медики, подкрепленные авторитетом государственных учреждений, а в результате — родители практически лишились своих детей сразу же после их рождения. Я ни за что не хочу потерять своего ребенка таким образом и думаю и надеюсь, что вы смотрите на это дело так же. Поэтому, если мы не хотим, во‐первых, иметь множество неприятностей — а я предупреждаю вас, что если все происходящее станет широко известным, то нас станут обсуждать в каждом клубе и каждом кабаке с добавлением грязных инсинуаций, — и, во‐вторых, если мы не хотим «выставиться» и в итоге наверняка лишиться своих детей, которых под тем или иным предлогом заберут доктора и ученые, то мы — каждая из нас — должны решиться