Александр Громов - Прыткая и потаскун Страница 16

Нет ответа.

Выругался я мерзкими словами. Чувство такое, будто делал я кропотливую работу, долго делал и сделал почти, да сам же на свое рукоделие наступил и раздавил всмятку. Злость дикая. Но прав был Папаша, говоря в таких случаях: «Если хочешь кого-нибудь убить, начни с себя». И то верно: кого мне винить? Разве что мир этот дурацкий…

Но откуда мне было знать, что по ту сторону перевала еще опаснее, чем по эту? По идее где на тектонически активной планете океаны, там и цунами. Это теория. А я знал, что там океан?

Прыткая так и сидела, ни во что не вмешиваясь, пока до меня мало-помалу доходило, куда я попал. В тюрьму! В клетку. Вроде иди куда хочешь, но далеко ли уйдешь? Оказывается, раньше я не понимал, насколько крепко влип. Теперь осознал.

Вот тут-то и началось…

Она лишь делала вид, что спит, когда двуногое существо проснулось. Двуногое не умело отдыхать поочередно правым и левым полушарием мозга и, подобно ребенку, нуждалось в так называемом сне. Потрясающая недоработка природы! Как же оно может чуять опасность, когда мозг отключен? Никак. Вот потому-то эти существа и вымерли здесь много миллионов лет назад. Они не сумели приспособиться, а неприспособленных Беспокойная не терпит…

Существо ушло крадучись. Возможно, ему казалось, что оно совсем не шумит. Забавно. Впрочем, если бы оно в самом деле ухитрилось не издать ни звука, его бы выдал страх. Страх выдает всех, даже крылатого моллюска Фу. Лишь существа с примитивной нервной системой, вроде червей или насекомых, не излучают боязливых эманации. Вернее, излучают – куда им деваться, – но на уровне, не превышающем пороговый уровень чувствительности высших организмов.

Рой спал; лишь несколько слуг почти неслышно работали крыльями у приоткрытого входа в сумку – создавали вентиляцию.

Не вовремя проснулся и запищал маленький. Существо не услышало – где ему услышать с его несовершенным слухом! Зато она отлично слышала его шаги и дыхание. При желании она могла бы видеть его глазами. Могла бы внушить ему неудержимое желание вернуться – но зачем? Каждый несмышленыш должен сам набить свои шишки, так он лучше запомнит урок.

Не прекращая отслеживать удаляющееся двуногое, она поиграла с маленьким. Обязательная разминка вне сумки – это первое, но не главное. Игра в мыслеформы гораздо полезнее, но вот беда: все дети поначалу стараются уклониться от нее. Им нравится бегать, кувыркаться, учиться летать. Лишь позднее, годам к четырем-пяти, малыш начинает понимать дивную красоту изящной мыслеформы – и то не каждый малыш. Некоторые так и вырастают олухами, толком не умеющими ни общаться, ни мыслить, ни чувствовать. Это атавизм. Вне социума такой индивид гибнет – Беспокойная жестоко наказывает атавизмы.

Поиграв, маленький забрался в сумку, поел и успокоился. Двуногое уже карабкалось на перевал. Поразительно: оно даже не чувствовало идущую с океана волну! Пожалуй, существо не успеет доковылять до реально опасных мест, где будет смыто, но все же стоит проследить за ним вблизи…

Рассвет – не время для полетов, разве что в крайнем случае. Над остывшими за ночь склонами нет восходящих потоков, а машущий полет – удовольствие ниже среднего. Пришлось разбудить Рой и заставить слуг работать.

Волна с океана пришла в точности такая, как ожидалось, – заурядной высоты. Иные волны, порожденные землетрясением, взрывом подводного вулкана или гигантским обвалом, перехлестывают через горы. Пора уходить из этой долины, зажатой между стихиями огня и воды. К востоку лежат относительно безопасные земли. Но сначала надо окончательно приручить двуногое…

Чесотка. Затем головная боль. Потом чесотка и мигрень одновременно. Двуногое корчилось и вопило, то хватаясь за голову, то принимаясь яростно драть ногтями свой эпителий, то катаясь по земле. Наказание не было ни долгим, ни излишне жестоким. К чему мучить без нужды живое, страдающее существо? Но если хочешь выработать и закрепить рефлекс послушания, без наказаний не обойтись.

В какой-то момент она почувствовала: все, двуногое покорилось. И сейчас же ему было даровано облегчение, граничащее с блаженством. Нужен еще один урок? Нет? Вот и хорошо. Сейчас мы осторожно спустимся в долину и больше никогда не посмеем убегать, правда?..

21 мая, день физкультурника.

Стою на голове. Точнее, на голове и руках, потому что без рук балансировать трудно. К тому же я вешу здесь сто двадцать килограммов.

Еще недавно я написал бы: сто двадцать с гаком. Но где он теперь, тот гак? На Земле-118 не разжиреешь, особенно если рядом Прыткая.

Она меня гипнотизирует, я знаю. Иначе почему мне хочется – вот именно хочется! – стоять на голове?

Чем и занимаюсь. Весь день. К счастью, с перерывами. Некоторые из них связаны с тем, что кровь приливает к голове, отчего я почти теряю сознание и вынужден потом какое-то время приходить в себя. Другие – с естественными потребностями. Был и обеденный перерыв. Черные осы натаскали мне каких-то насекомых, отдаленно смахивающих на саранчу, только я не стал это есть. Подбил камнем толстую змею, насадил ее на прямой, вроде орехового, прут и зажарил над костром. Ничего, есть можно. Еще пожевал каких-то плодов с сильно вяжущим вкусом. Неспелые, наверное, зато уж точно не ядовитые. По-моему, Прыткая не позволит мне самоугробиться ни сознательно, ни по дурости.

Четверть часа на пищеварение – и опять чую в себе неудержимую тягу задрать ноги в зенит. Не могу сопротивляться этой тяге. Едва обед назад не отдал. Всей моей силы воли с трудом хватило лишь на то, чтобы нагрести кучку сухого мха в качестве подушки для темени, прежде чем вновь, подвывая от азарта, встать на голову.

С собой мне все понятно – ну хочется! А вот зачем это надо Прыткой? Загадка.

22 мая, то же самое.

К макушке не притронуться. По счастью, макушка моя нынче не в работе – хожу на руках. Физподготовка у меня, как у всякого лазутчика, нормальная – в противном случае из меня бы уже давно дух вон. В мировые рекордсмены по любому виду спорта я не гожусь, но среднестатистического землянина сделаю одной левой. Администратор «Золотой дюзы» уже предлагал мне работу вышибалы – на тот случай, если меня турнут из «Шанс Инк.». Вернусь домой – обязательно об этом подумаю.

Ходить на руках я умею с детства и даже любил когда-то. Потом набрал вес, слегка расплылся в пояснице и остыл к сему увлечению. Теперь же, несмотря ни на что, я желаю только одного: встать на руки! Мышцы болят и деревенеют, а мне, представьте, плакать хочется, когда падаю от усталости. И ведь понимаю, что во всем виновата Прыткая, а злюсь на себя!

Почему не на нее? Элементарно: не такой я дурак, чтобы раздражать Прыткую сверх меры. Она может убить человека быстрее, чем дуэт тигровой змеи и плюющей кобры. И вместе с тем в ней совершенно нет злобности кровожадной бестии. С добротой, правда, тоже большие проблемы. Как вспомню, что она сделала с Кошмариком…