Роберт Хайнлайн - Двойная звезда [Двойник; Дублер; Звездный двойник; Мастер перевоплощений] Страница 16

— А мы что, снова на двойном ускорении?

— О, да! На двойном.

— Прошу прощения, я отключился. Сколько времени я спал?

— О, совсем недолго. Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно. Замечательно отдохнул в самом деле.

— Это часто дает подобный эффект. Я имею в виду сильное ускорение. Может хотите продолжить просмотр лент?

— Конечно, как скажете, доктор.

— О'кей. — Он протянул руку и комната погрузилась во мрак.

И вдруг меня пронзила уверенность в том, что он снова собирается показывать мне марсиан. Я попытался приказать себе не впадать в панику. Кроме того, я решил, что мне следует помнить о том, что на самом деле их здесь нет. И правда, ведь это всего-навсего их изображение, отснятое на пленку. Конечно, они не должны действовать на меня, в тот, первый раз я просто растерялся от неожиданности.

И действительно, у меня перед глазами появились обычные изображения марсиан, как с мистером Бонфортом, так и без него. Я обнаружил, что способен разглядывать их совершенно безразлично, не испытывая при этом страха или отвращения.

И вдруг я понял, что смотреть на них доставляет мне удовольствие!

Я издал какой-то возглас и Кэпек тут же выключил проектор.

— Что-нибудь случилось?

— Доктор, вы загипнотизировали меня!

— Но вы сами разрешили мне сделать это.

— Но меня невозможно загипнотизировать.

— Очень прискорбно.

— Так… так значит, вам удалось сделать это. Я не такой уж кретин, чтобы не понимать этого, — сказал я с удивлением и добавил: — Может быть попробуем еще раз те кадры. Я никак не могу поверить тому, что вы со мной сделали.

Он снова вернул пленку к тому месту и я снова смотрел и удивлялся. Марсиане, если смотреть на них без всяких предрассудков, вовсе не омерзительны, более того, они даже чем-то симпатичны. В действительности их необычная грация чем-то сродни изяществу китайских пагод. Они, конечно, внешне ничем не походили на человека, но ведь на людей не похожи и райские птички — самые прелестные из живых существ. Я также начал осознавать, что их псевдоконечности могут быть очень выразительными: их неловкие движения были чем-то сродни неуклюжей дружелюбности щенков. Теперь я понял, что всю жизнь смотрел на марсиан сквозь темную призму ненависти и страха.

Конечно, думал я, мне еще придется привыкать к их вони, но… и тут я вдруг понял, что обоняю их, чувствую запах, который ни с чем невозможно перепутать, и он ни в малейшей степени не был для меня отвратительным! Он даже нравился мне!

— Доктор! — поспешно позвал я. — Ведь этот ваш проектор наверное имеет «приставку запахов», не так ли?

— А? Нет, думаю, что нет. Совершенно точно — она слишком много весит, чтобы можно было разместить ее на яхте.

— Но она должна быть. Я явственно ощущаю их запах.

— Так и должно быть. — На его лице отразилось легкое смущение. — Молодой человек, я сделал одну вещь, которая, надеюсь, не причинит вам никаких неудобств.

— Сэр?

— Роясь в вашей черепушке, мы обнаружили, что ваше отрицательное отношение к марсианам во многом связано для вас с запахом их тела. У меня не было времени всерьез заняться этим, поэтому пришлось придумывать что-то на скорую руку. Я попросил Пенни — это та девушка, которая была с вами — одолжить мне немного своих духов. И теперь, боюсь, юноша, марсиане будут пахнуть для вас, как парижский парфюмерный магазин. Будь у меня время, я бы, конечно, использовал какой-нибудь простой, но приятный запах, например, свежей земляники, или свежего пирога с вареньем. Но пришлось сымпровизировать.

Я принюхался. Да, запах действительно напоминал благоухание дорогих духов — и все, черт бы его побрал, было запахом марсиан.

— Мне нравится этот запах.

— А он и не может вам не нравиться.

— Вы, должно быть, извели весь флакон. Воздух насквозь пропитан этим запахом.

— Что? Вовсе нет. Просто полчаса назад я немного поводил у вас под носом пробкой от флакона, а потом вернул флакон Пенни, и она унесла его. — Он потянул воздух носом. — Запаха совершенно не чувствуется. Кстати, духи называются «Вожделение джунглей». На мой взгляд в них многовато мускуса. Я обвинил Пенни в том, что она собирается свести с ума весь экипаж, но она только посмеялась надо мной. — Он потянулся и выключил стереопроектор. — На сегодня достаточно. Хочу предложить вам кое-что более полезное.

Как только исчезло изображение, вместе с ним ослаб, а затем и совершенно исчез запах, точно так же, как это бывает при выключении «приставки запахов». Я был вынужден признаться сам себе, что запах существует только у меня в голове. Но мне, как актеру, до сих пор с трудом верилось в это.

Когда через несколько минут вернулась Пенни, она благоухала совершенно как марсианин.

Кажется, я начинал влюбляться в этот запах.

Глава 4

Мое образование продолжалось в той же самой каюте (как оказалось, гостиной мистера Бонфорта). Я не спал, если не считать сна под гипнозом и, казалось, совершенно не нуждался во сне. Со мной постоянно были или доктор Кэпек или Пенни, которые очень помогали мне. К счастью, мой прообраз, как и всякий крупный политический деятель, был множество раз сфотографирован и отснят на кинопленку, да к тому же большим подспорьем в изучении образа было тесное содействие его близких. Материал был бесконечен: проблема состояла в том, чтобы узнать, сколько материала я могу усвоить и бодрствуя, и под гипнозом.

Не знаю, в какой момент я почувствовал симпатию к Бонфорту. Кэпек уверял меня — и я верю ему — что он не внушил мне этого под гипнозом; я не просил об этом и совершенно уверен, что Кэпек скрупулезно честен, прекрасно понимал всю этическую ответственность врача и гипнотерапевта. Но у меня есть все основания предполагать, что эта симпатия — неизбежная спутница роли; я даже склонен думать, что если бы мне пришлось осваивать роль Джека Потрошителя, он бы начал нравиться мне. Посудите сами: чтобы вжиться в роль, человек на время должен превратиться в своего персонажа. А у человека выбор только один: либо он нравится сам себе, либо кончает жизнь самоубийством — третьего не дано.

Понять — значит простить, а я начал понимать Бонфорта.

Во время торможения мы получили тот обещанный отдых при одном G, который обещал Дэк. Мы ни на мгновение не оказывались в невесомости. Вместо того, чтобы включить двигатели, чего, как мне кажется, космонавты очень не любят делать, корабль описал, как выразился Дэк, ставосьмидесятиградусную кривую. При этом корабль продолжает сохранять ускорение и делается это очень быстро. Вся эта операция оказывает очень странное воздействие на чувство равновесия. Кажется, это воздействие называется то ли кориолановым, то ли, может быть, кориолисовым?