Михаил ЕМЦЕВ - Летящие сквозь мгновение Страница 16

У Фелисьена были какие-то потухшие глаза.

— Чертовщина… Следил за тобой, пока ты не исчез из виду. Потом оглянулся и увидел точку позади. — Он поднялся. — Давай сверим часы. Я пойду, ты отметишь время, когда меня не станет видно. А я — время, когда замечу тебя и «Жука» впереди.

А солнце так и стояло в зените.

Попробовали иначе. Стали спиной друг к другу и пошли опять прямо по гирокомпасу.

На этот раз Альбер шагал около часа, пока не увидел впереди точку. Она росла не быстро. Это был Фелисьен. Встретились; каждый посмотрел на гирокомпас, сравнили. Да, так они и шли, как начинали. Но встретились.

Затем чуть охрипшим голосом Альбер сказал:

— А где «Жук»?

Вездехода не было. Белый бетон простирался до горизонта, и ни зернышка на нем.

Сделалось жутковато. Уже одолевала усталость. Глаза болели от белизны, от однообразия. Хотелось есть, еще больше — пить. А не было при себе ни еды, ни воды.

Фелисьен, подумав, сказал:

— Попробуем идти дальше, как я шел. «Жук» должен быть где-то на этой же прямой. Мне кажется, что ты шагал быстрее меня. Не в том месте встретились.

Пошли. Один километр остался позади, другой… десятый… Танкетки не было, Остановились. Фелисьен вытер пот.

— Глупо, что не взяли воды, когда уходили от «Жука». — Губы у него опухли и обветрились. — Моя вина.

Альбер пожал плечами.

— Кто мог думать… Слушай, я еще одну штуку хочу проверить. Сядь тут.

Он опять пошел от Фелисьена. Брел, пока не увидел пятнышко. Оглянулся, позади уже никого не было. Тогда он вернулся на несколько шагов, и темная точка — Фелисьен — появилась, где раньше была. А та впереди, только что возникшая, исчезла. Ладно! Он стал спиной к линии своего движения. Сделал шаг влево, точка явилась слева, шагнул вправо — Фелисьен возник справа. Он подумал: «С ума я схожу, что ли? Как будто два Фелисьена… Вероятно, я просто спятил. Еще давно. Когда мы приблизились к Венере и вошли а слой облаков. — Затем он одернул себя: — Ерунда! Так нельзя, надо бороться». Ему было все равно, какого Фелисьена выбирать — правого или левого, он простоял минуту, размышляя. Потом, плюнув, пошагал ни к тому, ни к другому, а просто вперед. Шел-шел и даже усмехнулся злобно, когда на горизонте появилась точка. Хоть в этом было какое-то утешенье — куда б они ни шли, все равно идут один к другому. Не потеряются.

Фелисьен, сидя на земле, рассматривал что-то. В руке у него была авторучка.

— Знаешь, пытаюсь написать, но не оставляет следов. И карандаш тоже пробовал… Эта штука ничего не принимает.

У Альбера вдруг отчаянно заболела голова. Раскалываясь. Фелисьен посмотрел на него, затем на часы.

— Знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как мы выехали? Девятнадцать часов. Давай ляжем и поспим.

Легли, где стояли. Альбер глянул на лицо друга, и сердце у него забилось сильно-сильно. У капитана на левом виске был шрам — в детстве приятель попал стрелой из лука. На левом виске — Альбер точно помнил. А теперь он был на правом!

Летчик открыл было рот, затем подумал, что лучше промолчать. И так слишком много чудес. Ну его к дьяволу!

Но капитан сам как-то странно смотрел на товарища.

— Слушай.

— Ну?

— Как будто бы у тебя этот карман на куртке был с левой стороны.

— И что?.. Он и есть с левой.

— Как? Ведь это же у тебя правая рука.

— Которая?.. Почему? Это у меня левая.

— Ну что ты!

— Естественно, левая. Тут у меня сердце — я его слышу… А вот у тебя…

— Что у меня?

— Ладно. Ничего. Давай спать, а то вообще тронемся.

Пока засыпали под палящим солнцем, накрыв головы куртками, пилот подумал, что он одно время не любил Счастливчика Карне. В школе космонавтов. Уж слишком гордо тот держался. За ужином скажешь: «Передать тебе сыру?» Он посмотрит: «Сыр?.. Вечером?» И кажешься себе олухом, не знающим очевидных вещей. Или спросишь; «Читал „Стамбульский экспресс“ Грэма Грина?» И опять: «Грина?.. Кто теперь читает Грина?» Но затем Альбер понял, что у Карне это было просто потому, что его считали выскочкой. Прорывшимся в космонавты из-за знаменитого отца. И он клин клином вышибал. После-то они сдружились… А вот теперь умирать вместе.

7

Север ГАНСОВСКИЙ

Проснулись через четыре часа, как привыкли за время полета. Оба были уже ослабевшими. Оставили на земле фотоаппарат, пошли и через час пришли к нему. Снова оставили и пришли через полчаса. Потом через пятнадцать минут — просто он исчезал сзади и появлялся впереди. Тогда подняли его, чтоб не мучить себя этой неразрешимостью. Было впечатление, что кто-то из них вывернулся наоборот. Во всяком случае, когда стояли друг против друга, получалось, что левая против левой. Но было непонятно, кто именно вывернулся.

Брели, поддерживая друг друга.

Только одинаковое белесое и синее было кругом. А танкетка и «Лютеция» совсем исчезли…

Грянул новый выстрел, Йен Абрахамс даже не услышал его.

Северное зимнее небо стояло над физиком, и он видел — не там, в черноте среди звезд, а просто так в сознании — какую-то странную сферу. Стеклянная прозрачная масса, вся пронизанная десятками, сотнями тоннелей с прозрачными стенками. В дальнем краю ее две точки медленно двигались, а рядом, за стенкой, была третья, неподвижная, побольше. Они все были в этой прозрачности, в этой массе, как соринки в янтаре. Не понимая, отчего это так, Йен чувствовал, что самое важное для него сейчас на его собственная судьба, а вот это — доберутся ли две маленькие точки до третьей.

Абрахамс следил за точками. Вот они хорошо свернули, вот им нужно сделать еще поворот… Вдруг стало тепло, мороз как бы потерял власть над ним. Физик ощущал, что никак не может повлиять на движение точек. Ему лишь хотелось, чтоб те две нашли третью.

Точки остановились, опять двинулись.

И в этот момент снега и небо вспыхнули, раскололись, виденье исчезло. Звук выстрела, оглушающе громкий, дошел до него, физику показалось, будто он летит вверх. Он уже не чувствовал своего тела, но поднимался стремительно, увидел на миг необъятную панораму расширяющейся вселенной, разбегающиеся галактики, светила, планеты вокруг нее, ниточки межзвездных трасс, по которым неслись корабли.

И понял, что это его последняя в жизни мысль.

— Заира Алиевна ждет вас.

Секретарь матери, очень модная в бразильской шерстяной кофточке, повела его к лифту, он едва успевал кивать знакомым. На шестом этаже было спокойнее. Мать в своем кабинете поднялась из-за стола, маленькая, но величественная. Значительно взглянула на него, взяла под руку.