Вячеслав Назаров - Зеленые двери Земли (сборник) Страница 16

— Эгейское море — колыбель человеческой цивилизации… А Киклады — это загадка в загадке… Здесь родился бог морей Посейдон… Что мы знаем о крито-микейской культуре?

— Я почти ничего. Я не археолог и не историк. Я дельфинолог.

— Но именно на фресках дворца в Кноссе появляются дельфины, несущие души умерших в мир иной…

— Это вполне естественно! Островные жители поклонялись морю, и дельфины были у них священными животными!

— А таинственные подземные ходы, которые вели прямо в море? В одном вы правы: загадка подобна облаку. Один видит в нем храм, другой — ком ваты. Однако я очень советую вам на досуге заняться крито-микенской культурой. Для дельфинолога в ней много любопытного.

— Не хотите ли вы сказать, что крито-микенскую культуру изобрели дельфины?

Пан не ответил, потому что изображения вдруг изменились.

— Иван Сергеевич, Уисс пошел в глубину у самого острова.

— Спасибо, Ниночка, вижу. Кришан, вы сейчас только слушайте — вопросы задавайте в крайнем случае, чтобы не мешать передаче.

Теперь изображения резко отличались друг от друга. Но лишь на первый взгляд. При внимательном сравнении и изрядном терпении можно было уловить сходство между жутковатыми фантасмагориями правого экрана и бесстрастным реализмом левого.

Уисс шел в глубину медленно, и красота подводного мира представала перед учеными словно в окне батискафа. Прямые лучи солнца, преломленные легкой зыбью на поверхности, медленно кружились туманными зеленовато-голубыми столбами, входя друг в друга, переплетаясь и снова расходясь, оттененные непроницаемым аквамарином фона. Серебристый, с черными поперечными полосами морской карась, попав в полосу света, замер, недовольно шевеля плавниками и тараща красный глаз, а потом, не изменив положения, медленно опустился вниз, за пределы зрения телепередатчика. Торопливыми частыми толчками проплыл корнерот, похожий на перевернутый вверх дном белый горшок с цветной капустой. Вслед за ним, закладывая безукоризненно плавный вираж, вылетела суматошная стайка сардин, но, с ходу налетев на ядовитые щупальца медузы, сломала строй, рассыпалась елочным дождем. Теперь корнероту торопиться было некуда, и он повис, облапив неожиданную добычу, чуть покачиваясь в танцующих столбах света.

Правое изображение объективно повторяло все, что происходило на левом. Но что там творилось! В непомерной пустоте, лишенной намека на перспективу, громоздились, наползая друг на друга, непонятные, фантастически искаженные объемы, с мгновенностью удара рождались и гасли загадочные спирали, параболы, сдвоенные и строенные прямые, расползались и съеживались предельно насыщенные цветом неправильные пятна и бледные, едва видимые круги. Бедный карась оказался распластанным минимум на шесть проекций, которые, накладываясь одна на другую, мигом сконструировали такое чудище с четырьмя хвостами между глаз, что Карагодский нервно расхохотался:

— Ну и ну! Еще один сумасшедший!

— Что вы сказали?

— Я был недавно у своего друга, известного нейрохирурга. Ему удалось получить уникальные фотографии: как видит мир человек, больной шизофренией. Очень похоже. Может быть, Уисс тоже того? Никакой не вожак, а просто сумасшедший?

— Простите, Вениамин Лазаревич, одну минуту…

Уисс круто пошел вниз. На левом экране заметно потемнело, танцующие столбы исчезли, а сбоку сквозь густую синеву проступило что-то большое и красное.

Пан прибавил усиление.

Большое пятно оказалось подножием рифа в сплошных зарослях благородного коралла. Причудливые, сильно разветвленные кусты всех оттенков красного — от бледно-розового до багрово-черного — полностью закрывали грунт. Искривленные толстые ветки, словно вешним цветом, были усыпаны белоснежными полипами, и между ними сновали торопливые полосатые рыбки с забавно обиженными физиономиями. Изредка среди этого красного сада попадались игрушечные домики органчика и пышные букеты анемон, лениво сплетающих и расплетающих изумрудно-зеленые плети щупалец.

Боком, прячась за камнями, побежал рак-отшельник, таща на раковине двух похожих на шоколадные торты актиний. Морской конек, зацепившийся хвостом за ветку коралла, рассерженно фыркнул на него, сплющив подвижный нос.

Внезапно перед самым объектом со дна что-то полыхнуло, подняв тучу мути. Большие мягкие крылья на миг заняли половину экрана, и большой скат изящными взмахами плавников совсем по-птичьи взлетел над коралловым лесом.

Ручка усиления дошла до предела, а изображение все меркло и меркло, пока не превратилось в сплошную густо-синюю ночь. Уисс уходил все глубже.

— Иван Сергеевич, — раздался тревожный голос Кришана, — Уисс что-то говорит, но я не могу понять…

— Почему?

— Совершенно другая система сигналов. Линейная. Это не рассказ. Это что-то другое. Но что — не знаю. Почему он перешел на другие сигналы? Чего он хочет?

— Это я вас должен спросить, чего он хочет… Дайте звук!

Стонущая, нереальная под этим ярким солнцем, над этим ласковым морем, необычная мелодия полилась из динамика. Да, слух не обманывал — это действительно была мелодия, диковинная, но все-таки понятная сердцу, и столько нечеловеческой грусти и покорности было в ней, что холодели руки.

Нина подалась вперед, к экрану. Бхаттачария разминал пальцы. Пан сидел, стиснув виски ладонями. Присмиревший Толя бесцельно наматывал на руку какой-то желтый провод. Два других лаборанта, оторвавшись от приборов, во все глаза смотрели на Пана с безмолвным вопросом.

А Карагодскому стало вдруг пусто. Он словно увидел себя со стороны — важного, увенчанного званиями и ничего не значащего, потому что ничему не отдавал он целиком всего себя, как Пан…

Левый экран давно погас — с телепередатчиком что-то случилось. А по правому, в алых сполохах, едва уловимые глазом, неслись линии, горизонтальные и вертикальные, то прямые, то ломаные, они сталкивались и сгорали, оставляя мгновенные белые молнии.

— Это говорит не Уисс, — тихо и как-то чересчур спокойно произнес Кришан. — Это кто-то другой. — Мне кажется, это спор, — добавил он, помолчав. — Уисс спорит с кем-то. Но если верить гидрофонам, в радиусе десяти километров нет ни одного дельфина, кроме…

Стонущая мелодия оборвалась, сменившись редкими тихими аккордами, похожими на всхлип волн. По экрану, расходясь, поплыли фиолетовые круги.

— А это Уисс… Его «почерк»…

Пан горбился, словно собираясь прыгнуть в зеленый омут экрана. Движение фиолетовых кругов прекратилось, они вошли друг в друга и замерли — шесть колец, вложенных одно в другое, а в самом центре засветилась неверная звездочка. Вот звездочка дрогнула, стала приближаться, и все ярче и острее становились ее точеные лучи. Звезда росла, лучи ее протыкали круг за кругом, и круги исчезали, освобождая путь — первый, второй. Но едва только тонкие острия коснулись третьего круга, что-то случилось: звезда налилась кровью, лучи превратились в судорожно трепещущие языки пламени. Синяя молния прошила звезду наискось, звезда съежилась, расплылась и стала желтым шаром солнца, встающего из моря…