Андрей Кокоулин - Нея Страница 16

Виктор усмехнулся его нелепой доминанте.

Гигант среди лилипутов. Все нынешнее население Кратова, пожалуй, без проблем разместится внутри.

Высотой платформа была по горло, но перелезать ее он не стал, отшагал метров семьдесят до торца, окрашенного в черно-белые полосы, и вышел к рельсу.

Двести тридцать километров до столицы. Два туннеля, один мост.

Можно пешком. Пять-шесть дней — и ты дома. Только как-то и не вспомнить случаев, чтобы кто-нибудь…

В сущности, ведь можно, не запрещено. Только, видимо, никому и никуда не нужно.

Траву по обе стороны рельса колыхал ветер. Правда, казалось, что трава справа от рельса перенимает движение с опозданием. С микроскопической паузой.

Будто раздумывая каждый раз.

Виктор усмехнулся, тоже на мгновение замер над рельсом, перешагнул. И что? И зачем? Я не трава все же.

Дальше пришлось забирать к городу, чтобы не выходить на скальные осыпи. Ремзона была отделена худой, во многих местах отошедшей сеткой. Виктор пролез в дыру, и очутился среди мертвого пластика и мертвого железа. Погрузчики, кары, их кожухи и детали, останки катера, колесные оси, горелый локомотивный остов, длинные, изъязвленные цилиндры турбин. Черные лопатки, как семечки на поддонах. Полусферы накопителей. Бухты проводов. Вскрытые контейнеры, заполненные пенной крошкой. Участки магнитного рельса.

Где-то поблизости, судя по характерном звуку, коротко взвизгивало сверло.

Виктор прошел сквозь гофрированную секцию, обогнул поросший травой бугор и оказался перед широким бараком без одной стены.

Взвизгивало здесь.

В углу пыхтел и горько дышал пумпыхом генератор, кабели отходили от него к выстроившимся в два ряда станкам, из которых к стыду своему Виктор опознал лишь два токарных и один сверлильный.

У сверлильного спиной к нему стоял человек.

По левую сторону от него находились короба с заготовками, по другую — короба с уже просверленными деталями.

Человек наклонялся, выцеплял то пластиковый крючок, то пластиковый уголок, приспосабливал их на станине, опускал сверло, раздавалось "выз-з-з", пластик пыхал дымком, закручивалась спиралью стружка, затем шпиндель уходил вверх, и число продырявленных собратьев увеличивалось на одного.

Собратья шлепались друг на друга.

— Здравствуйте, — сказал Виктор.

Человек повернулся.

На худом угрюмом лице отразилось сомнение.

— Вы это… Нет, здравствуйте, конечно…

Человек вытер ладонь о широкие серые брюки, осмотрел ее, тоже с сомнением, потом все-таки подал.

— Шохонуров.

— Рыцев. Виктор.

— А-а, вы этот… Сыщик?

— Следователь, — поправил Виктор.

— И как?

Шохонуров сел на край короба, спрятал небритый подбородок в вороте свитера и приготовился слушать. Ему не повезло — Виктор ответил коротко:

— Пока вникаю.

— Угу, — кивнул Шохонуров, — дело хорошее. — Нагнувшись, он достал крючок и завертел его в руках. — А я сверлю.

— Зачем?

Собеседник с удивлением посмотрел в короб с уже готовыми деталями.

— Не знаю. Привычка. Вдруг пригодятся.

Вдруг.

Неожиданно, внезапно, вдруг наступит будущее, и Кратову понадобятся крючки, а пуще того — с уголками вместе.

В каждый дом.

— Я сейчас иду к Провалу, — сказал Виктор, — завтра мне, вполне возможно, понадобится лебедка и какая-то помощь. Вы согласитесь поучаствовать?

Шохонуров пожал плечами.

Лоб его исказила косая складка. Пальцы сомкнулись на крючке и побелели. Он будто через силу кивнул.

— Да. Вы завтра… Вы здесь меня найдете. Я… я буду сверлить… здесь.

— Извините, — сказал Виктор.

— Ничего.

Шохонуров согнулся, крючок брякнул о бетонный пол. Уходя, Виктор расслышал сдавленный стон, но не повернулся, чтобы помочь.

Чему тут помогать?

Голос у каждого свой, он награждает, он наказывает. Человек может быть только рад, только рад. Еще можно сжать пальцы в кулаки.

Осторожно. Радостно.

Из ремзоны Виктор попал на улицу Светлую, с которой двадцать семь лет назад можно было заметить пропажу Неграша.

Жалко, некому оказалось.

Светлая была светла и тиха. Несколько домиков с краю, хозяйственные сарайчики по одну сторону, рядок унылых двухэтажек, густые заросли травы. Кирпичи. Обломки. И серый с черным гребень осыпи, подходящий чуть ли не вплотную к дальним строениям, делящий улицу на две неравные части — с которой видно и с которой не видно биоферму.

Виктор забрался в один из домов, поднялся по пыльной лестнице, прислонился к треснувшему оконному стеклу — каменистый склон, нахоженную тропу среди камней над гребнем кое-как разглядеть было можно. Но в деталях… Нет, в деталях нет, только с оптикой.

На пластиковом подоконнике он обнаружил то ли гвоздиком, то ли еще каким-то твердым предметом нацарапанного человечка. Человечек сидел на горизонтальной линии и держался за непропорционально большую голову. Видимо, какой-то следователь, также, как он, проверяя Шумновский рапорт, начертил его от нечего делать.

Виктор подумал, что человечек похож на него.

Спустившись, он побродил по первому этажу, нашел несколько тряпочек и ложку. Когда-то здесь все-таки жили.

До События.

Дорога, выходящая из Кратова со Светлой, одним гигантским усом загибалась в сторону пумпышьих полей, а вторым, охватывая город петлей, через осыпь тянулась к биофермам на востоке. Подросшая, с многочисленными щербинами кромка кратера делила мир надвое, на верх и низ, словно на свое и чужое.

Две тысячи семьсот метров.

Под белыми нитями облаков. К самим облакам. Не взлететь уже, не взлететь…

Виктор пошел по отвернувшей от дороги тропке, сначала утопающей в траве, но где-то через сто метров натоптанной змеей заскользившей по склону между валунами.

Допустим, я Неграш. Я иду. Мне пятнадцать. В руке у меня канистра с закваской. Не такая уж и легкая, литров на восемь, девять. Мне приходится часто менять руки, может быть даже останавливаться.

Для правдоподобия Виктор достал планшет, сделал двадцать шагов, остановился. Вот, я отдыхаю. О чем думаю? О чем может думать мальчишка, переживший Событие? О чем думал я сам?

Ни о чем. Боялся боли. Боялся плакать по матери. Пытался договориться. Работал на кирпичном заводике на окраине. А больше всего мне хотелось найти и убить. Найти материальное воплощение…

Я рад, рад. Но, может быть, Неграш тоже стремился?

Виктор двинулся дальше. Подъем почти не чувствовался, пока слишком полого, осыпь росла и бугрилась справа, слева незаметно подбирался Провал. Ограниченный с двух сторон участок получался метров двести-двести пятьдесят в ширину. Куда с него можно деться? Если подумать, типичная загадка "закрытой комнаты".