Брайан Олдисс - Градгродд Страница 16

— Я бы их поддержал, — отозвался Латтимор. Он сидел за Пазтором и внимал речам коллег, посасывая дужку своих очков.

— Я, должно быть, и сам присоединился бы к ним, — прокудахтал Виттгенбагер, по-прежнему кивая головой.

— Но возникает следующий вопрос. Допустим, мы признаем эту форму жизни, такую неэстетичную и неказистую во всех своих привычках, обладающую высшим разумом, допустим, мы откроем их планету и тут придем к выводу, что их… э-э-э, их способность к собственно космическим путешествиям контролируется деятельностью разума в такой же степени, как и у наших северных морских котиков в океане. Надеюсь, вы меня поправите, если я ошибусь, Михаил, но мне кажется, что котик arctocephalus ursinus зимой мигрирует на много тысяч миль из Берингова моря к побережью Мексики, где я их видел собственными глазами, плавая в Калифорнийском заливе.

Так вот, если мы действительно придем к такому выводу, то должны будем не только признать ошибочными наши предположения относительно их разума, но и призадуматься над тем, можно ли считать наши космические полеты исключением из инстинктивного поведения, и — точно так же как, вероятно, котик думает, что его путешествие зависит лишь от его собственного желания, — не может ли оказаться, что и нами движет что-то неуловимое свыше?

Три репортера в последних рядах что-то строчили в своих блокнотах, подтверждая, что завтрашний номер «Таймс», содержащий подробный отчет о конференции, поместит это откровение в центре всеобщего внимания под заголовком: «Космические полеты: пример человеческой миграции?»

Поднялся Джеральд Боун. Лицо писателя светилось от только что прозвучавшей мысли, как у ребенка при виде новой игрушки.

— Я вас правильно понял, профессор Виттгенбагер, в том, что наш столь высоко превозносимый разум, единственное, чем мы отличаемся от животных, на самом деле, возможно, не более чем слепое побуждение, ведущее нас путем, предопределенным свыше, а вовсе не выбранным нами?

— Почему нет? Со всеми нашими претензиями на искусство и гуманитарные науки наша раса, во всяком случае, со времен Ренессанса, направляет все свои усилия на увеличение численности и расширение своего ареала обитания.

Закусив удила, старый философ не собирался останавливаться.

— На самом деле мы можем уподобить наших лидеров пчелиной матке, которая готовит свой улей для роения и не знает, для чего она это делает. Мы карабкаемся в космос, не зная, зачем мы это делаем. Что-то побуждает… — Но ему не было суждено продолжить. Латтимор первым высказался откровенно:

— Чушь, — и доктор Бодли Темпл со своими ассистентами подняли шум неодобрения. И тут вся комната культурно освистала профессора.

— Абсурдная теория…

— Экономические способности, свойственные…

— Даже техническая аудитория едва ли…

— Я считаю, что колонизация других планет…

— Никто не может отбросить научные дисциплины…

— Прошу соблюдать порядок, — прервал всех директор.

В последовавшем временном затишье раздался очередной вопрос Джеральда Боуна:

— Где, в таком случае, нам искать истинный разум?

— Возможно, когда мы обратимся к нашим богам, — ответил Виттгенбагер, не обескураженный создавшейся вокруг него атмосферой.

— Сейчас мы выслушаем лингвистов, — отрезал Пазтор, и с места поднялся доктор Бодли Темпл, поставив правую ногу на стоявший впереди стул и облокотившись на нее правой рукой. Наклонившись вперед, он всем своим видом выражал полную готовность и рвение и не переменил положения до конца речи.

Это был маленький старичок, весьма задиристого вида, с пучками серых волос, торчавших прямо из середины лба. У него была репутация серьезного, одаренного богатым воображением ученого, а также обладателя нескольких самых аккуратных жилетов во всем Лондонском университете. Тот, что в описываемый момент противостоял внушительному напору его живота, был сшит из старинной парчи с изображением бабочки ивовой переливницы на пуговицах.

— Вы знаете, какая задача стоит перед моей группой, — начал он голосом, в котором, как сказал бы Арнольд Беннетт, звучали интонации пяти городов. — Мы пытаемся изучать язык пришельцев, не зная, есть ли таковой у них. Но это единственный способ проверить. Можно говорить о некотором прогрессе, который мой коллега Уилфред Бребнер продемонстрирует нам через пару минут.

А я пока сделаю кое-какие общие замечания. Наши пришельцы, эти двое ребят с Клементины, не понимают, что такое письмо. У них нет письменности. Это ни в коей мере не относится только к их языку — многие языки африканских негров были впервые записаны лишь белыми миссионерами. Примерами могут служить языки эфик и йоруба из суданской группы, к слову, практически не упоминаемые сегодня. Я говорю все это вам, друзья, потому что до тех пор, пока не появится идея получше, я буду относиться к пришельцам, как к паре африканцев. Это может дать свой результат и уж куда лучше, чем относиться к ним, как к животным. Вы, может быть, помните, что первые исследователи Африки считали негров гориллами… Если мы все же обнаружим, что они действительно имеют язык, предлагаемый мною подход мог бы избавить нас от ошибок, допущенных романцами.

Я уверен, что у наших толстяков есть язык, — и вы, господа из прессы, можете процитировать меня в данном случае, если пожелаете. Вы бы только послушали, как они пыхтят вместе. И это не просто пыхтение. Мы это поняли из наших записей и распознали 500 различных звуков, хотя, возможно, многие из них одинаковые, но воспроизведены в разных тонах. Вероятно, вам известно, что существуют земные языковые системы, такие, как, э-э, сиамская и кантонезийская, которые используют шесть акустических тонов. А от этих ребят можно ожидать и еще больше, судя по тому, как легко они варьируют звуковой спектр.

Человеческое ухо не воспринимает вибрации с частотой более 24000 герц. Эти же парни способны, по нашим исследованиям, производить колебания частотой в два раза больше — как наша земная летучая мышь или рангстедианская кошка. Итак, еще одна проблема: если мы хотим войти с ними в контакт, мы Должны сделать так, чтобы они не выходили за пределы воспринимаемой нами длины волн. Исходя из этого они, вероятно, должны изображать как бы пиджин — язык, который был бы нам понятен.

— Я протестую, — выпалил статистик, которому До сих пор приходилось довольствоваться тем, что сидеть молча и чесать свой язык о зубы. — Вы теперь кричите и приводите нас к выводу, что мы стоим по развитию ниже их?

— Ничего подобного я не говорил. Я только утверждал, что их диапазон звуков гораздо выше и шире, чем наш. А теперь мистер Бребнер продемонстрирует вам несколько фонем, которые мы предварительно выделили.