Генри Пайпер - Пушистики и другие Страница 16

Холлоуэй повернулся к Алмазу, Маленькому Пушистику, Мамуле и еще нескольким, сидящим поближе к нему.

— Большие делают имена-знаки на бумаге, — сказал он. — Это значит, что Большие пойдут в лес — в то место, откуда пришли пушистики, — копать ямы, доставать камни, продавать их другим Большим. Потом они получат хорошие вещи, отдадут их пушистикам. Сделают имена-знаки на бумаге для пушистиков, пушистики сделают пальцы-знаки.

— Зачем делать пальцы-знаки? — спросил Маленький Пушистик. — Чтобы получить диски? — он прикоснулся к серебряному диску, висевшему у него на шее.

— Нет, просто делать пальцы-знаки. Потом, если кто-то спросит, пушистики скажут: да, мы видели, как Большие делали имена-знаки.

— Но зачем? — Алмазу хотелось все понять. — Большие дают пушистикам хоешие вещи уже сейчас.

— Это такая иг'а у Больших, — сказала Флора. — Папа Бен иг'ает в это все вьемя, делает имена-знаки на бумаге.

— Совершенно верно, — сказал Браннард. — Большие так играют. Очень большая игра. Большие называть ее Закон. А теперь смотрите, что будет делать Дядя Гас.

— Ну что ж, я был не прав, — сказал Гас Браннард. — Я очень рад признать свою ошибку. Я получил несколько докладов из разных мест, и мнение издателей одинаково благоприятное.

Лесли Кумбс на экране кивнул. Он находился у себя в квартире, в библиотеке. На столе перед ним располагалась чашка с кофе, груда бумаг и листы с распечатками.

— Конечно, мнение издателей еще не означает выигранных выборов, но доклады, поступающие из низов, тоже благоприятны. Все вдет так же, как всегда, а это именно то, чего желает большинство людей. Новости должны принести нам дополнительные голоса, вместо того чтобы лишить их. Ведь люди Хьюго Ингерманна распускали слухи, будто все будут разорены налогами, для того, чтобы пушистики жили в роскоши, например… А теперь оказалось, что пушистиков будет содержать правительство.

— Виктор еще в городе?

— Нет. Он отправился в Каньон Желтого Песка еще до рассвета. Он всю последнюю неделю занят тем, что перебрасывает в каньон людей и оборудование с Большого Черноводья. Возможно, в данный момент они уже начали долбить породу, чтобы добраться до солнечников.

Браннард засмеялся. Ну точно тебе мальчишка, которому подарили новое ружье — не терпится его испытать.

— А Алмаза он тоже взял с собой, я полагаю?

Грего никогда не расставался со своим пушистиком.

— Ну что ж, почему бы вам не зайти в Дом Правительства на коктейль? Джек сейчас в городе. Мы сможем наконец спокойно поговорить, чтобы нас не перебивали все кому не лень, и люди, и прочие разумные, как вчера вечером.

Кумбс ответил, что будет очень рад. Они поговорили еще несколько минут, потом сеанс связи закончился, но тут же снова зазвучал зуммер. Когда Браннард нажал на кнопку приема, на экране появилось лицо его секретарши, причем выражение лица было таким, словно девушка обнаружила у себя на столе сдохшую неделю назад змею.

— Достопочтенный — технически, конечно, — Хьюго Ингерманн, — сказала секретарша. — Он уже десять минут пытается добраться до вас.

— Ладно, раз уж это мой долг, попытаюсь с ним разобраться, — ответил Браннард. — Соедините меня с ним, — и Гас включил записывающее устройство.

Экран замигал, потом очистился, и на нем появилось полное, ухоженное лицо, дружелюбное и искреннее, с невинно распахнутыми голубыми глазами. Лицо человека, которому доверился бы любой — если не был знаком с его обладателем поближе.

— Доброе утро, мистер Браннард.

— Утро действительно доброе, мистер Ингерманн. Чем могу быть вам полезен? Кроме отмены смертного приговора, конечно.

— О, я полагаю, что это я могу быть вам полезен, мистер Браннард, — Ингерманн сиял, как директор сиротского приюта рождественским утром. — Как вы посмотрите на признание своей вины со стороны Лео Такстера, Конрада и Розы Ивинсов и Фила Новиса?

— Я не могу принимать это во внимание. Вы знаете, что признание вины по основному обвинению недопустимо.

Несколько мгновений Ингерманн смотрел на Браннарда в притворном изумлении, потом рассмеялся:

— По этим нелепым обвинениям? Нет, мои клиенты признают свою вину по приличному и законному обвинению первой степени в грабеже, хищении и преступном сговоре. Это, конечно, в том случае, если правительство согласится снять свои смехотворные обвинения в совращении и порабощении.

Браннард сдержал искреннее желание спросить у Ингерманна, в своем ли он уме. Хьюго Ингерманн был кем угодно, но не сумасшедшим. Вместо этого Гас поинтересовался:

— Вы считаете меня слабоумным, мистер Ингерманн?

— Я надеюсь, что вы достаточно разумны, чтобы увидеть выгоду моего предложения, — ответил Ингерманн.

— Ну что ж, как ни жаль, но я ее не вижу. Выгоду для ваших клиентов — да; для них это разница между двадцатью годами заключения и пулей десятого калибра в затылок. Но боюсь, что выгода для колонии куда менее очевидна.

— Ничуть не менее. Вы не сможете доказать эти обвинения, и вы об этом знаете. Я даю вам возможность сорваться с крючка.

— Это очень мило с вашей стороны, мистер Ингерманн. Но боюсь, что я не могу принять данного предложения, продиктованного вашей исключительной добротой. Вам придется опровергать эти обвинения в суде.

— Вы думаете, я не смогу их опровергнуть? — Теперь Ингерманн всем своим видом выражал презрение. — Вы предъявляете моим клиентам обвинение в совращении, если я правильно понял? Вы отлично знаете, что, когда мы имеем дело со взрослыми, о совращении речи идти не может. А вам не хуже меня известно, что пушистики являются взрослыми.

— С юридической точки зрения они приравнены к детям.

— Они приравнены к детям по постановлению суда. Это постановление не только противоречит физическому факту, но также является вопиющей узурпацией законодательной власти судом и, следовательно, неконституционно. И потому я намерен его оспорить.

Но ведь это дохлое дело! Правительство может допустить, чтобы это постановление было оспорено. Ведь в этом случае… А! Видимо, на это он и рассчитывает. Браннард пожал плечами:

— Мы можем и не настаивать на том, что ваши клиенты повинны в совращении. Вполне довольно доказанного обвинения в порабощении. В этом хорошая сторона смертной казни — Никого не нужно расстреливать больше одного раза.

Ингерманн презрительно рассмеялся:

— Вы думаете, что можете погубить моих клиентов ложным обвинением в порабощении? Эти пушистики были не рабами, а сообщниками.

— Их напоили допьяна, в этом состоянии вывезли из места обитания, лишили их свободы перемещения, вынуждали выполнять определенную работу, а за неудачу наказывали заключением в карцер, голодом и пытками электрошоком. Если это не соответствует классическому описанию условий порабощения, то мне хотелось бы услышать, как это еще можно назвать.